Эптон Синклер - Джимми Хиггинс

Выйдя на улицу, оба в нерешительности остановились. Старик уехал, конечно, без них. Придется тащиться в темноте по грязи от самой остановки трамвая и до дома, а на Лиззи ее единственное праздничное платье! Но, дойдя до места, где Питер Дрю оставил свою повозку, они с удивлением увидели, что он терпеливо поджидает их. Заметив их нерешительность, он крикнул:

— Идите! Садитесь!

Они были очень смущены, но послушно влезли в повозку, и старая кляча тронулась в обратный путь. Долго ехали молча. Наконец, Джимми не выдержал.

— Очень жаль, что так получилось, мистер Дрю,— начал он.— Вы не понимаете...

Но старик оборвал его:

— Нам не о чем разговаривать, молодой человек. До самого дома все хранили молчание, и только один раз Джимми показалось, что Лиззи тихонько всхлипывает.

Ему было ужасно тяжело—он питал к старому солдату глубокое уважение, даже привязанность. Мистер Дрю произвел в свое время на него глубокое впечатление не своими взглядами,— нет, Джимми считал, что они устарели ровно на шестьдесят лет,— но всей своей личностью. Первый раз в жизни он встретил настоящего честного патриота. Как обидно, что тот не мог встать

на революционную точку зрения! И как жаль, что его так рассердили! Вот еще одна страшная особенность войны — разлучать друзей, сеять между ними вражду и ненависть.

Так по крайней мере представлялось все это Джимми в тот вечер, когда он был еще полон впечатлениями от слышанных речей. Но порой на него нападали сомнения. Человек не может идти наперекор всему обществу и не задавать себе иногда вопроса: может быть, все-таки общество в чем-то и право? Джимми слышал о том, что проделывали немцы — они не умели драться честно, они изощрялись в диких жестокостях, словно нарочно для того, чтобы даже их защитники не могли считать их за людей. Джимми яростно спорил, когда его упрекали в том, что он помогает немцам; он был страшно оскорблен обвинениями лисвиллской газеты, назвавшей его немецким агентом и изменником, и все-таки никак не мог отделаться от неприятной мысли, что он играл — по крайней мере какое-то время — на руку немцам.

Когда в споре ему указывал на это какой-нибудь патриот, Джимми возражал: он призывает и немецких социалистов восстать против своих военных вождей. Но патриот в ответ говорил ему, что немцы-социалисты больше немцы, чем социалисты, и приводил в доказательство их слова и поступки. Например, заявление одного немецкого социалиста в рейхстаге: у немцев, мол, есть два способа вести войну — их армии бьют врага на фронте, а немецкие социалисты тем временем подрывают моральный дух рабочих во вражеских странах. Когда Джимми Хиггинсу прочли это место, он просто не поверил: ложь, ни один социалист так не скажет. Доказать, конечно, он ничего не может, но он уверен в своей правоте, и все тут! Однако потом он задумался. А что, если это правда? А что, если немецкие рабочие уже вышколены с детства, и даже те из них, которые называют себя революционерами, в душе прежде всего патриоты? Джимми начал припоминать и сопоставлять все, что он когда-либо слышал или читал. Ничего не скажешь, до сих пор немецкие социалисты не проявили большой смелости в борьбе со своим правительством!

Обычно ему на это возражали, что немецкие социалисты не могут идти против своего правительства, так как рискуют угодить в тюрьму. Но что же это за возражение? Они должны идти в тюрьму, идти в тюрьму — их обязанность! А иначе, как смеют они рассчитывать, что Джимми Хиггинс пойдет в тюрьму здесь, в Америке? Джимми так прямо и спросил товарища Мейснера, а тот ответил, что, если Джимми первый пойдет в тюрьму, немецкие товарищи, без сомнения, последуют его примеру. Но Джимми не мог понять, почему именно он должен быть первым. А когда они попытались выяснить почему, то постепенно обнаружилось, что в глубине души Джимми уже начал приходить к определенному убеждению: Германия больше виновата в войне, чем Америка. Но товарищ Мейснер никак не хотел с этим согласиться. Наоборот, он с необычайной запальчивостью старался убедить Джимми, что в войне виноваты все остальные капиталистические правительства, а Германия только защищается. Словом, они спорили не как революционеры, а как самые простые обыватели, и приводили те же доводы, что адвокат Норвуд и пивовар Шнейдер во время своих стычек на собраниях. Только на этот раз Джимми стоял на стороне Норвуда.

В результате Джимми сделал очень грустное открытие: его близкий друг Мейснер все-таки немец и потому чем-то неуловимо отличается от него, как-то иначе на все смотрит.