Эптон Синклер - Столица

И вдруг Монтэгю припомнилась речь, которую он слышал в первый день своего пребывания в Нью-Йорке. Он снова услышал грохот поездов воздушной железной дороги и резкий голос оратора; он увидел его изможденное, голодное лицо и плотную людскую толпу, не сводившую с него глаз. И ему припомнились слова майора Торна:

— Это пахнет новой гражданской войной!

Со дня отъезда Элис прошло две недели, и уже близился день, на который было назначено слушание дела Хэсбрука. В последнюю перед этим субботу, третью субботу поста, когда в Лонг-айлендском охотничьем клубе должен был состояться традиционный бал, Зигфрид Хэрви созвал, у себя гостей. Монтэгю принял его приглашение; все это время он усиленно работал над окончательной отделкой своей речи и теперь, перед выступлением, считал полезным немного отдохнуть.

Он поехал к Зигфриду вместе с Оливером, и первая, кого он там встретил, была Бетти Уимен, с которой он давно не виделся. Бетти многое хотела ему сказать, и это свое желание исполнила. Так как Монтэгю никогда больше не появлялся в обществе вместе с миссис Уинни после эпизода у нее в доме, все заметили разрыв между ними; догадкам и слухам не было конца; естественно, милейшая Бетти горела желанием узнать доподлинно, что же такое произошло между ними и каковы их отношения сейчас.

Однако Монтэгю не удовлетворил ее любопытства; обидевшись, Бетти задорно воскликнула, что зато и она не скажет ему того, что о нем слышала. Пока они разговаривали, Бетти не сводила с него насмешливого взгляда, и было ясно, что она не только верит самым скверным сплетням на его счет, но и что именно благодаря этим сплетням он стал в ее глазах гораздо интереснее, чем прежде. Бетти Уимен производила на Монтэгю странное впечатление: она была прелестна, обворожительна, почти неотразима, но вместе с тем так житейски рассудительна.

— Я же говорила вам, что для роли ласкового котенка вы не годитесь! — сказала она ему.

Потом она перевела разговор на процесс и начала поддразнивать Монтэгю сообщениями о том переполохе, который он произвел.

— Знаете,— заявила она,— мы с Олли были просто в ужасе; мы боялись, что дедушка страшно разгневается и нам не сдобровать. Но каким-то образом вышло иначе. Вы только никому не говорите, но мне почему-то кажется, что он на вашей стороне.

— Хорошо, если бы это действительно было так,— ответил Монтэгю, рассмеявшись,— я давно стараюсь выяснить, кто за меня и кто против.

— На днях,— продолжала Бетти,— я слышала, как он говорил одному человеку, что читал ваше резюме и нашел его очень убедительным.

— Рад слышать,— сказал Монтэгю.

— Я тоже была рада,— ответила она.— Я потом ему сказала: «Вы наверное не знаете, что Аллен Монтэгю — брат моего Олли». И вообразите, какую он вам сделал честь! Он сказал: «Вот уж никак не думал, чтобы у кого-нибудь из членов семьи Олли было столько здравого смысла!»

Бетти в это время гостила у своей жившей неподалеку тетки и должна была возвратиться туда к обеду. За ней, по дороге из города, заехал в автомобиле сам старый Уимен, и так как неожиданно поднялась метель, он зашел погреться у огня, пока его открытую машину заменяли закрытой из гаража Зигфрида. Монтэгю не подошел к тему представиться, а, оставшись в неосвещенном уголке холла, занялся наблюдениями. Уимен был крошечный человечек с энергичным, подвижным, изборожденным морщинами лицом. Трудно было поверить, что в таком маленьком теле живет один из сильнейших и деятельнейших умов страны. Он был очень нервен и раздражителен, жесток и неумолим, и можно с уверенностью сказать, что на всем Уолл-стрите не было человека, которого бы так ненавидели и боялись. Он был быстр в решениях, повелителен и зол, как шершень. Монтэгю передавали его любимую поговорку: «На заседаниях, в которых я участвую, директора сначала голосуют, а обсуждают потом». Глядя, как Уимен сидит у камина, потирая руки и шутливо разговаривая, Монтэгю испытывал такое чувство, будто проник за кулисы театра, или, вернее, что ему дарована недоступная простым смертным привилегия созерцать царственную особу в ее обыденной обстановке!

Вечером, после обеда, Монтэгю беседовал в курительной с хозяином дома о деле Хэсбрука; он рассказал ему о своей поездке в Вашингтон и о свидании с судьей Эллисом.

У Харвея тоже нашлось, что сообщить.

— У меня был разговор с Фредди Вэндэмом,— сказал он.

— И что же? — спросил Монтэгю.

— Известно, что,— ответил тот со смехом,— негодует конечно. Ведь отец Фредди, ежели хотите знать, с детства приучил сына рассматривать «Фиделити» как своего рода собственность. Тот иначе и не называет ее, как «моя компания». Он мнит себя в ней главным и влиятельнейшим лицом и всякий выпад против нее принимает за личное оскорбление. И тем не менее для меня было очевидно, что он не имеет и понятия о том, кто затеял это дело.