— Поскольку, эчеленца, вы настаиваете, то знайте, что в искусстве существует закон, исключающий возможность точных копий. Несколько лет тому назад, если помните, я вырезал небольшую печать вашей республики с изображением, в качестве главного символа, головы вашего собственного предка, ее прославленного основателя. Для нужд таможни, где опечатывают бесчисленные тюки и ящики, я награвировал целую доску, содержащую сотню таких печаток. И вот, хотя я и ставил перед собой задачу изготовить сотню неотличимых друг от дружки голов и хотя со стороны они кажутся, вероятно, совершенно одинаковыми, стоит только пристальнее вглядеться в оттиск моей доски с изображением всех лиц, как сразу обнаружится, что даже между двумя из них нет полного сходства. Главное в выражении всех лиц — величавость, однако в каждом она проявляется по-разному. Здесь с ней соединена благожелательность, там сквозит явная двусмысленность; кое-где, если всмотреться ближе, проступает откровенное коварство, а вызваны все эти перемены ничтожными — тоньше волоса — сдвигами линии, изображающей тени в углу рта. А теперь, эчеленца, замените величавость веселостью, эту веселость придайте двенадцати из названных вариаций и скажите, не двенадцать ли моих фигур предстанут перед вами, и вот эта самая Уна среди них? Но мне по душе…
— Тише, что это — шаги наверху?
— Штукатурка, эчеленца, куски ее падают время от времени на пол с арки, где каменная кладка осталась плохо заделанной. Надо будет сказать рабочим. Так вот, я говорю: что до меня, то мне по душе закон искусства, исключающий повторение. Он вызывает к жизни примечательные особи. Да, эчеленца, эта странная — а для вас сомнительная — улыбка, этот прозорливый взор Уны удовлетворяют Баннадонну вполне.
— Слышите опять: неужели наверху в самом деле нет ни души?
— Ни души, эчеленца, будьте уверены, души — ни единой. Вот, опять штукатурка!
— Почему-то при нас с потолка ничего не падало.
— О, в вашем присутствии, эчеленца, даже штукатурке следует знать свое место, — отвечал Баннадонна с галантным поклоном.
— И все-таки Уна, — заметил младший член городского совета, — казалось, не сводила с вас глаз: можно было поклясться, что из нас троих только вы ее занимали.
— Если это так, эчеленца, то причиной тому ее обостренная чуткость.
— Что? Я не понимаю вас, Баннадонна.
— Пустяки, эчеленца, совершенные пустяки… Однако ветер переменился — дует во все щели. Позвольте же мне сопроводить вас к выходу, а затем — простите, но каждый работник должен спешить к своим инструментам.
— Быть может, это покажется смешным, синьор, — проговорил помощник градоправителя, когда, оставшись на третьей лестничной площадке одни, они начали спускаться дальше, — но наш гениальный изобретатель внушает мне какую-то странную тревогу. Вот, скажем, сейчас, когда он, провожая нас, так надменно держался, походка его напоминала походку Сисары, бесславного врага господа, на полотне дель Фонки. А эта юная изваянная Девора! Да-да, и потом…
— Ну что вы, синьор, бог с вами! — бросил градоправитель. — Всего лишь минутный каприз, и только. Девора, вы говорите? Где же тогда Иаиль?
— Ах, синьор, — вздохнул его спутник, когда оба, шагнув через порог, ступили на мягкий дерн, — я вижу, вы оставили свои страхи позади, там, где холод и тьма, а вот мои, увы, даже при ярком солнце преследуют меня по-прежнему… Слышите?
Дверь, ведущая в башню, откуда они только что вышли, с шумом захлопнулась. Обернувшись, они увидели, что теперь она крепко заперта.
— Он сбежал вниз по лестнице и заперся на замок, — усмехнулся градоправитель. — Это у него в обычае.
Безотлагательно было обнародовано известие о том, что назавтра, ровно в час пополудни, раздастся звон башенных часов с удивительным, благодаря всесильному искусству мастера, сопровождением, однако каким именно — оставалось загадкой. Известие это вызвало всеобщее ликование.
Праздные наблюдатели, с самого вечера расположившиеся вокруг башни, видели на самом ее верху мерцающий сквозь оконные проемы огонь, который погас только с рассветом. Те же, чьи душевные силы — под действием напряженного ожидания — могли оказаться расстроенными, явственно различали (во всяком случае, были уверены, что так им слышалось) странные звуки: до них доносилось не только бряцание каких-то металлических орудий и приспособлений, но, по их словам, чудились также приглушенные крики и стенания, какие могла бы издавать некая чудовищная машина, изнемогающая от усталости.
Читать дальше