Стеван Сремац - Поп Чира и поп Спира

А госпожа Сида, в свою очередь, кинулась из одной крайности в другую. До возвращения попов она была миролюбива и мягка как воск, но едва узнав, чем кончилось дело, сразу же воспряла духом и почувствовала, что петля больше не сдавливает ей шею. Устыдившись своего прежнего страха, она, казалось, решила расквитаться за переживания последних нескольких дней. Вот почему и Сида не хотела и слышать ни о каком примирении, хотя была самого лучшего мнения о владыке, который пожелал, чтобы мир, установленный между попами, воцарился и в их семьях. Это внезапное счастье вернуло ей былую храбрость и сварливость. Перса ненавидела Сиду, а Сида не выносила Персу, к тому же обе торопились как можно лучше снарядить своих невест.

На другое же утро, чуть забрезжило, матушка Перса договорилась с мужем, что помолвка состоится в следующее воскресенье, а после рождества — свадьба. Хотя бы так поквитаться с Сидой за то, что та обскакала её со сговором и обручением. На том и порешили и сразу принялись усиленно готовить приданое и невестины дары, чему немало содействовала фрау Габриэлла.

Фрау Габриэлла была создана для подобных услуг, а самым приятным было то, что её не приходилось просить дважды. Случалось, что она являлась и незваной. Целые дни она проводила в чужих домах. Встретит, бывало, кого-нибудь на улице, остановит и скажет: «Ради бога, ум готес вилен, госпожа (или милая, в зависимости от того, к кому обращалась), что вы сделали с этим прелестным ребёнком (или франлицей)? Где были ваши глаза? Только взгляните, какие у неё лицо, фигурка и манеры, — вылитая принцесса; а теперь посмотрите, где талия у этого платья! Ай-яй-яй! Просто тряпка с карнавала, а фрайлица настоящая принцесса! — И примется посреди улицы приводить в порядок и одергивать изуродованную принцессу. — Да кто ей шил?.. Как, неужто та? Почему вы ей отдали, когда все на свете знают, что она не умеет шить? Уф, уф! Обязательно придётся прийти и поправить; вот увидите, как будет сидеть, когда я это сделаю!» Тщетно отнекивается мамаша: дескать, не беспокойтесь, пожалуйста. Габриэлла только кричит: «Ах нет, нет! Наин, найн! Непременно, во что бы то ни стало! А там воля ваша — дадите столько, сколько найдёте нужным. Я как заупрямлюсь, то и за безделицу работаю, — просто не выношу, чтобы в селе, где я живу и шью, такая красивая девушка (целует её) носила такое безобразное, унпасент [103] Неприличное (нем.) . платье! Перестаньте, пожалуйста! О Езус-Мария! Со шенес кинд унд со, со [104] Такое красивое дитя и так, так… (искажённое нем. ). … А-а-а! Просто несчастье! Вот видите, фрайлица уже плачет!» — тараторит Габриэлла, указывая на девушку, которая, после того как ей «открыли глаза», в отчаянии оглядывает себя. «Успокойтесь, фрайлица, не вы первая, которую милая мамочка загубила и сделала несчастной из-за такой псевдопортнихи! Ах, бросьте вы, ради бога… горе и только!» — сыплет она и отправляется дальше. А на следующий день, этак перед завтраком, сунет в кошёлку двое ножниц, большие и маленькие, напёрсток, ещё кой-какие швейные принадлежности и отправляется куда обещала. И с тем, что другая могла бы выполнить в полдня, она возится день, полтора. Там же и обедает и ужинает, хотят этого хозяева или не хотят. Ничего не поделаешь! Не очень-то она церемонится, не ждёт, чтобы приглашали, как говорится, дважды; вот почему соседи и не помнят случая, чтобы зимой, а тем более летом в её доме дымилась труба. Приглашённая таким манером, она оставалась обедать. Летом она больше всего любила цвечкен кнедле [105] Род пирожков со сливами. , а зимой грундбирн нудле [106] Мучное изделие с начинкой из картофеля. . Когда эти блюда бывают на столе, она, по собственному выражению, не знает меры: наложит себе в тарелку столько, что не видит своего визави, ест, похваливает и уверяет, будто только здесь, в этом доме, и умеют готовить настоящие цвечкен кнедле и грундбирн нудле, почему она и не может удержаться. Впрочем, она ухитрялась каким-то образом устроиться так, что в конце концов становилась необходимой во многих домах. Поначалу, правда, хозяйки ворчали и терпеть её не могли, но мало-помалу к ней привыкали и начинали даже удивляться, если она долго не появлялась. «Давненько что-то не видать фрау Габриэллы! Что с ней такое, куда эта женщина, прости господи, запропастилась?» — спросит кто-нибудь из домашних. Привык к такому образу жизни и её «пинчик» — маленькая, вертлявая пакостная собачонка с голубым бантом на шее. В ненастье пинчик сидел по целым дням на подоконнике и облаивал прохожих; в хорошую погоду хозяйка иногда брала его с собой, но чаще притаскивала ему обед на дом, ибо многие не выносили, чтобы собака ела из тарелки, а умница пинчик был так воспитан, что не желал подбирать с пола (как его деревенские собратья), а ел только из белой фаянсовой тарелки. Никто не мог оценить это существо, кроме фрау Габриэллы, потому что все держали больших и косматых — рыжих, чёрных и разных других собак. «Вот завели бы таких пинчиков, как у меня, — частенько замечала фрау Габриэлла, — и штрафов не пришлось бы платить за разорванные дороцы да кабаницы. «Пинчили, пинчили!» — говорю я своей собачке, а он, паршивец этакий, только обнюхивает, чихает и хвостом повиливает».