Тоскливые дни потянулись для Юлы после этого разговора. Никто не сочувствовал ей — ни отец, ни мать; оба были против её склонности к Шаце. И свидания прекратились, — за Юлой зорко следили, как за преступницей. Юла замкнулась в себе, лишь в одиночестве она находила некоторое утешение, — она могла мечтать о ком хотела, этого ей никто запретить не мог. Уверенная в том, что все надежды тщетны, она чаще всего размышляла о смерти. И хотя во власти родителей было предотвратить её гибель, она прощала им всё. И думы её и песни, которые она охотнее всего распевала в то время, и книги, которые читала, — всё указывало, что Юла тяготится жизнью и что единственное для неё спасение — смерть. Отец, как и все отцы, не обращал на это внимания и ничего не замечал. Он даже завёл однажды в присутствии Юлы речь о какой-то подходящей партии, которая сейчас наклёвывается, но госпожа Сида, как всякая мать, у которой дочь постоянно на глазах и потому ближе сердцу, заметила, что это вовсе не понравилось Юле. О настроении дочери матушка Сида судила прежде всего по песням, которые Юла пела. Внимательно прислушиваясь к ним, она всё больше с болью в сердце убеждалась в том, что дочь её несчастна.
Однажды матушка Сида сидела и слушала песню, которую Юла напевала под гитару.
А Юла пела красивый бачванский романс. В своё время он был очень популярен у нас, но сейчас давно забыт, как и многие другие прекрасные старинные песни, которых теперь уже никтю не поёт. Юла пела:
Юца в Бечей держит путь-дорогу.
Кто Юлу видел — никто не обидел.
Как на Феудвар она повернула,
Повстречала мастеров трёх Юла.
«Ты куда отправилась, мадьярка?
Куда держишь путь, пойдём-ка с нами!»
Тот браслет золотой отнимает,
Этот с шеи дукаты срывает,
«Поцелуй меня!» — требует третий.
Отвечала им Юла мадьярка:
«Мать меня просила-заклинала,
Не целуй немилого, просила.
Лучше быть мне рыбьей снедью в Тисе,
Чем чужих целовать на дороге!»
Так сказала и бросилась в Тису,
И оттуда мастерам сказала…
Матушка Сида давно отложила вязанье и внимательно слушает, вытирает глаза и горестно покачивает головой, а Юла продолжает ещё печальней:
«Ради бога, мастера молодые,
Моему отцу вы поклонитесь,
Пусть травы не косит он на Тисе —
Скосит он мою русую косу!
Матери моей вы поклонитесь,
Пусть не пьёт из Тисы той глубокой —
Выпьет очи мои молодые!
И любимому вы поклонитесь,
Пусть не бродит по Тисе широкой —
Он сломает мне белые руки,
Засорит мои чёрные очи!» —
То сказала и в Тисе исчезла.
Госпоже Сиде «соринка попала в глаз», и она усиленно тёрла его платком, но потом, взяв себя в руки, вошла в Юлину комнату. И хоть сердце у неё разрывалось на части, она, нахмурившись, строго спросила:
— Что это за песня?
— Да песня, мама… бачванская песня, пели её недавно жнецы из Бачки!
— Да знаю, знаю; но почему тебе вздумалось именно её петь?
— Да вы же сами научили меня, милая мама, а на днях вот мне напомнили о ней.
— Чтоб я больше не слышала этой песни! Поняла? Погляди-ка на неё! — крикнула матушка Сида срывающимся от жалости голосом. — Не смей больше петь! Вон ты какая! Лучше вовсе не пой, если не можешь чего путного выбрать!
— Не буду, милая мама! Да мне и не до песен! — говорит Юла, утирая нос кончиком платка, которым была повязана, потом ударяется в слёзы и прячет лицо в передник.
Не найдясь что сказать, матушка Сида заплакала и вышла из комнаты.
С тех пор она старалась не оставлять дочь в одиночестве: то заходила к ней, то звала к себе, чтобы не упускать её из виду, развлекала, веселила. Но помогало это мало. Юла тосковала, хотя нельзя сказать, чтоб увядала, потому что, как назло, влюблённость не мешала ей (наперекор всем правилам поэтики) оставаться такой же полненькой, кругленькой, как и прежде, когда она ещё не изведала этой, можно сказать, адской, но всё же сладостной страсти.
Госпожа Сида изо всех сил старалась выбить у неё из головы эти мысли и желания, но попытки эти всегда заканчивались слезами Юлы и поражением госпожи Сиды. Юла была неутешна, а мать становилась всё мягче, всё уступчивей. Часто они коротали время за чтением. Когда Юла читала про себя, госпожа Сида молча работала рядышком или слушала, когда дочь читала вслух. Однажды сидят они так — мать занята своей работой, а Юла читает и то и дело утирает слёзы. Матушка Сида следит за ней краешком глаза и чувствует себя как-то не по себе.
— Ты опять взялась за печальную книгу? Почему не возьмёшь чего-нибудь повеселее, чтобы посмеяться?.. Что это?
Читать дальше