Итало Звево - Дряхлость

Они остались одни. Анджолина встала напротив зеркала и стала приводить свои густые волосы в порядок. Не глядя на Эмилио, она рассказала, как провела вечер накануне в кафе и о шпионаже Балли. При этом Анджолина очень задорно смеялась и была такой свежей и румяной, что Эмилио возмутился этому даже больше, чем её лжи.

Она рассказала, что неожиданное возвращение Вольпини сильно её озадачило. Самой подходящей при их новой встрече была бы следующая фраза:

— Так ты ещё не устал надоедать мне?

Анджолина говорила всё это с целью доставить Эмилио удовольствие. Но тот же, напротив, чувствовал, что она смеётся именно над ним, а не над Вольпини. Ведь чтобы обмануть Эмилио, ей требовалось гораздо больше усилий: кто знает, какую часть её лукавств Эмилио удалось обнаружить? Вольпини лишь наивно позволял себя обманывать, и у Анджолины не было особого желания его дурачить. Если любовные приключения Анджолины, как казалось, развлекали даже её мать, было весьма вероятно, что именно Эмилио являлся объектом насмешек, в то время как Вольпини внушал им страх.

Брентани вдруг охватило одно из тех состояний, при которых лицо сильно бледнеет и становится страшно. А Анджолина говорила, говорила, преисполненная желанием ошеломить Эмилио, и, таким образом, у него было время прийти в себя.

Зачем отчаиваться и возмущаться законами природы? Анджолина была потеряна ещё во чреве матери. А эта её договорённость с матерью являлась самой мерзкой вещью. Поэтому Анджолина не заслуживала упрёков, она сама была жертвой вселенского закона. В конце концов, Эмилио даже заинтересовался и стал рассматривать сложившуюся ситуацию как натуралист. В то же время он ещё не отказался от мысли о вендетте.

Анджолина, наконец, заметила странное поведение Эмилио. Она повернулась к нему:

— Ты меня даже не поцеловал, — сказала она с упрёком.

— Я тебя больше никогда не поцелую! — ответил спокойно Эмилио, глядя на её красные губы, от которых отказывался.

Он не нашёл, что добавить ещё, и поднялся. Но у него не было и мысли уйти сразу, так как этой короткой фразы было явно недостаточно, она не могла служить равноценной заменой всем тем страданиям, что он пережил. Однако Эмилио хотел дать понять этой фразой, что бросает её. На самом деле это было бы достойнейшим поступком — покончить таким образом с этой гнусной связью.

Анджолина всё поняла и, решив, что он не даст ей время на защиту, сказала сухо:

— Действительно, я поступила неправильно, сказав, что это был Вольпини. Это был не он! Это Джулия попросила меня сказать тебе так. Этот мужчина составлял нам компанию ради неё. Она же была с нами несколько раз, поэтому было справедливо и то, что в этот раз компанию ей с этим мужчиной составила уже я. Ты бы не поверил. Он так её любит! В отличие от тебя, ты меня совсем не любишь.

Анджолина прервалась. Она поняла по выражению лица Эмилио, как он был далёк от того, чтобы поверить ей, и замолчала, сама подавленная собственной ложью. Эмилио опустил руки на спинку стоящего рядом стула. Его лицо утратило всякое выражение, и он лишь смотрел упрямо на серое пятно на стене. Наверное, таким всегда был его вид, когда он страдал.

Тогда ему вдруг захотелось доказать ей, что он знает всё и что в его глазах она окончательно потеряна. Ещё совсем недавно Эмилио довольствовался бы и несколькими словами, но грустное замешательство Анджолины сделало его разговорчивым. Эмилио сознательно захотел получить большое удовольствие. В отношении чувств это было в первый раз, когда Анджолина удовлетворяла его совершенно. Такой безмолвной, какой она сейчас была, Анджолина представляла собой любящую женщину, уличённую в предательстве.

Однако вскоре был момент, когда их разговор грозил стать несерьёзным. Чтобы ранить её, Эмилио вспомнил о том, что ей за свой счёт купил продавец зонтов в кафе.

— Джулии он купил маленькую кружку сладкой наливки, а тебе много шоколада и кучу пшеничных лепёшек.

И тогда — о, горе! — Анджолина стала энергично защищаться, и её лицо изменилось в цвете, как будто она представляла собой оскорблённую добродетель. Анджолина, наконец, дождалась удара, которого не заслуживала, и Эмилио понял, что Балли, должно быть, ошибся в этом своём наблюдении.

— Шоколад! Да я же его терпеть не могу! Я ела шоколад! Он взял мне лишь бокальчик чего-то, и я к нему даже не прикоснулась.

Анджолина вложила в эти свои слова такую энергию, что уже просто не могла бы использовать больше для заверения в своей совершенной невинности. Были, однако, очевидны некоторые нотки огорчения в её голосе, как будто она сожалела, что не ела тогда больше, так как это не могло спасти её теперь в глазах Эмилио. Ведь именно ради него она пошла тогда на эту жертву.