Ирен Немировски: Властитель душ

Дарио явился для них спасителем. Они выслушивали все его рекомендации с благодарностью и вниманием. Он ощущал себя нужным, могущественным. Ласково разговаривал. Доброжелательно утешал и подбадривал перепуганных родителей: «Не волнуйтесь! У него просто ложный круп. Опасности нет. Назавтра приступ не повторится. Поверьте, мсье. Отдохните, мадам. Это случается. Ничего страшного». Льстил им: «Какой красавец! Превосходный молодой человек!»

Они щедро заплатили, проводили его до дверей, светили ему на лестнице. И были невероятно рады, что им удалось в состоянии паники в совершенно незнакомом городе мгновенно отыскать такого знающего, опытного и любезного доктора. Тысячу раз благословляли свою счастливую судьбу.

«Неужели черные дни и вправду миновали? Казалось, им нет конца, а теперь от них и следа не осталось! Зачем же я отчаивался? Зачем пустился во все тяжкие?»

Дела пошли на лад, и к нему вернулась совесть. Конечно, Элинор вполне оправилась. И пролежала-то всего два дня. Американки выносливые. А может быть, ей случалось и раньше…

Дарио плотно поужинал и лег спать. На улице бурлила последняя карнавальная ночь. За гулом веселой толпы и треском фейерверков он не сразу расслышал настойчивый стук в дверь. Но в конце концов разобрал, что кто-то его зовет. Распахнул дверь и увидел запыхавшуюся генеральшу, она прибежала нечесаная, накинув пунцовую шелковую шаль на старомодную накрахмаленную ночную рубашку до полу.

– Доктор! Скорей! Помогите! Бога ради! Мой сын покончил с собой!

Дарио поспешно оделся и бросился вслед за ней. Сын генеральши, худой юнец, высокий, сутулый, высокомерием и глупостью напоминавший борзую, лежал в гостиной пансиона на сером тиковом диване весь в крови: он полоснул себя перочинным ножом по венам. В пансионе никто не спал, все столпились вокруг дивана. В комнате не было только Элинор, жены злополучного юноши. Повсюду стояли тазы с водой, валялись мокрые тряпки, окровавленные простыни скомкали и бросили в угол. Диван выдвинули на середину. С русской широтой зажгли свет не только в гостиной – здесь горела огромная старинная люстра с подвесками в три ряда, серыми от пыли, а также все лампы, – но и в соседних комнатах. Зато окна закрыли, и было нечем дышать. На полу валялся раскрытый перочинный нож, которым бедняга ранил себя; кто-то натыкался на него босой ногой и вскрикивал, кто-то отшвыривал в сторону, никто не догадался поднять – каждый был слишком увлечен разыгравшейся на глазах у всего пансиона трагедией. Вокруг Дарио суетились неодетые женщины. Одна из них, худая долговязая особа с длинными волосами, повязанными газовым шарфом, босая, в ночной рубашке, меланхолично курила и, глядя на доктора глубоко посаженными глазами, настойчиво повторяла, дергая его за рукав:

– Юношу нужно перенести в его спальню!

– Что вы, княжна, – наконец вмешалась другая, – вы же понимаете, что это невозможно. В его спальню! Да ее давно сдали баронессе, той, что живет с французом.

– Следует немедленно разбудить их.

– Баронессу и француза? Француз ни за что не уступит спальню! Где ему понять!

Генеральша, стоя на коленях, обеими руками вцепилась в край дивана и не двигалась с места. Рядом опустилась ее свекровь, глубокая старуха в черном вязаном капоте; рот у нее был раскрыт, и нижняя челюсть ходила ходуном. Генерал, немолодой, тщедушный, с реденькой седой бородкой сидел в углу на стуле, прижимая к себе бульдога с розовой мордой. Собака жалобно скулила, а хозяин обнимал ее и тихонько плакал.

– Собаки над покойником воют! – крикнула генеральша. – Мой сын умрет! Мой сын умирает!

– Не мешайте, отойдите! – умолял Дарио, но никто его не слушал.

– Марта Александровна, мужайся! Ради Господа нашего держись! Надо держаться! – истерично взывала одна из присутствующих.

– А где его жена? Где Элинор? – спросил Дарио.

– Она убийца! – завопила генеральша. – Это она натворила! Дрянь! Продажная тварь, плебейка, паршивая американка, где он только подобрал ее?! Она сбежала с утра. Бросила моего сыночка. Это из-за нее он покончил с собой!

– Господи! Грех-то какой! Стыд-то какой! – причитала старуха в капоте. – Митенька, ангел мой, любимчик ты бабулин! На кого ты нас! У меня большевики мужа убили, двух сыновей убили, Митенька, внучек, ты один у меня остался, не умирай!

– Говорила ведь: «Не женись!», – гудел низкий голос генеральши, заглушая все прочие возгласы. – Не может Муравин взять за себя чикагскую шлюху. Откуда я знаю? Может, с ней весь город спал, пока ты не женился! Камень, а не сердце у этой девки! Разве американка способна оценить человека такой души? Где ей! Ах, Митенька! Митенька!