Он позвонил. А сам не сводил жадных пылающих глаз с девушки, что мыла рыбу, отливающую золотом и серебром, у колонки во внутреннем дворике. В самые тягостные моменты в нем просыпалось яростное физическое желание, словно вся муть со дна души поднималась вдруг на поверхность.
Мартинелли открыл ему:
– Это вы, доктор? Проходите.
– Как чувствовал себя больной прошлой ночью?
– Как обычно. Спал беспокойно. Его лихорадило. Поднялась температура. К утру снизилась до тридцати семи.
– А кровохарканье?
– Крови не было.
Мартинелли, жгучий брюнет с красным лицом и грубоватыми чертами, хоть и встретил доктора без пиджака, все равно выглядел представительно. Быстрый взгляд из-под тяжелых опущенных век поражал неожиданной живостью; так проницательно и твердо смотрят люди, обличенные властью, не важно, командуют ли они полками или поварами, – им необходимо в одно мгновение все заметить, учесть и оценить. Похоже, метрдотель сразу угадал по глазам вошедшего истинную цель визита.
– Разве мы договаривались, что вы сегодня придете, доктор?
– Я счел нужным еще раз осмотреть его.
Мартинелли повел Дарио в столовую.
– Сейчас он спит. Вы не представляете, каково мне приходится! В Ницце карнавал. Позавчера – Золотой. Вчера – Серебряный. Сегодня – Жемчужный. Работа в ресторане каторжная. И все приходится самому, а мой мальчик…
Метрдотель заскрежетал зубами, вне себя от досады и боли.
– Мой мальчик… Его ожидало прекрасное будущее! Я в любую минуту сделал бы его шеф-поваром! Он прирожденный повар. Талантливейший! И такой чуткий, обходительный человек… Но я предчувствую: он обречен!
Мартинелли глядел на врача с надеждой и злостью.
– Обречен! – повторил он с глухой тоской. – А ему всего двадцать! Мы не допустим этого, доктор! Вы должны спасти его! Постарайтесь, любыми средствами…
Где-то в глубине дома кашлял больной.
– Я вылечу его, клянусь, – твердо сказал Дарио. – Вы же видите, ему лучше. Заметно лучше. Он молод, он в надежных руках, так что не стоит отчаиваться.
Он говорил так горячо и убедительно, что Мартинелли, кажется, поверил ему.
– Не знаю, как благодарить вас, доктор, за вашу заботу, – произнес он растроганно.
«Пора!» – решил Дарио, во рту пересохло от волнения.
– Я тоже хотел попросить вас о помощи, Мартинелли, – проговорил он негромко. – Одолжите мне денег. Я в отчаянии. Спасите меня!
Нет, не то. Нельзя бить на жалость! Не поможет! Он точно знает! У него достаточно опыта, жизнь учила так, что во век не забудешь.
– Понимаю: вы мне в долг не поверите. Так поставьте на меня! Вы ведь играете на скачках! Я буду той лошадкой, что удвоит и утроит вашу ставку. Я молод, полон сил, образован, сведущ. Я опытный врач. Вы убедились в этом сами. Но здесь меня никто не знает. Я трачу уйму времени на русских эмигрантов, но они мне не платят. Есть несколько достойных состоятельных пациентов. Постоянных пациентов, но и с них я не могу получить сейчас денег. Уважающий себя врач не торопит с оплатой, ему платят два раза в год, так принято. А если он суетится, клянчит, будто нищий? Фи, какой стыд! Выказывать нетерпение неприлично, оскорбительно для больных и их родственников. Что же делать? Я на мели, совсем на мели. Сегодня я должен выплатить четыре тысячи, и кроме того… Послушайте, Мартинелли! Поставьте на меня! Я вас не подведу! Дайте мне десять тысяч и год времени, чтобы развернуться, а потом требуйте любые проценты. Вы скажете: «За год ничего не изменится». Изменится, поверьте! У меня достанет способностей, упорства, трудолюбия! Я не виноват, что до сих пор не разбогател, мне пришлось выбиваться из нищеты! Положитесь на меня! Дайте год. Всего один год. Большего я не прошу. Подумайте, чем еще я смогу помочь? Я пригожусь вам в трудную минуту. Помогите мне, и, ручаюсь, у вас не будет более преданного, надежного друга! И не болтливого… Помогите мне!
Ангел слушал молча. Нужно привыкнуть и не пугаться, если человек, которого просишь о помощи, будь то деньги или услуга, сидит с невозмутимым каменным лицом, словно и пальцем не шевельнет, хоть ты умри у него на глазах. Следует просто подобрать к нему ключ, проявить настойчивость, достучаться!
Дарио напрасно унижался и просил. Попробуем иначе. Он уже вполне владел собой. Выражение лица переменилось. Теперь он держался холодно, с достоинством. Врач всегда отгораживается от пациента предупредительностью и бесстрастием.
– Оставим этот разговор. Вы не окажете мне любезности, и, стало быть, я вынужден уехать из Ниццы. Но знайте, Мартинелли, возможно, во всем мире только я один могу вылечить вашего сына. Он был при смерти. Благодаря мне ему лучше. Температура спала. Он идет на поправку. Вот увидите, он прибавит в весе, встанет с постели, выздоровеет. Но если я уеду, если вы меня сейчас упустите, не пришлось бы вам пожалеть…
Читать дальше