Жозе Эса де Кейрош - Реликвия

— Ах, тетечка, знаете, что случилось? Я пошел в молельню, чтобы возблагодарить небо, и вдруг, с высоты креста, донесся голос господа; он сказал тихо-тихо, не шелохнувшись: «Как хорошо, Теодорико, что ты едешь к моему святому гробу… Я очень доволен твоей тетушкой… Твоя тетушка — любимая овечка из моего стада!»

Она молитвенно сложила руки в восторженном порыве любви к богу:

— Буди благословенно его святое имя отныне и до века!.. Он так и сказал? Ах, мог ли господь не знать, что я посылаю тебя туда ради него, только ради него… Да будет трижды благословенно его имя! Благословенно на земле и в небесах! Иди, сынок, иди молись… Не уставай, не уставай молиться!

Я пошел из комнаты, бормоча «Аве Мария». Но тетушка, в порыве нежных чувств, догнала меня у двери:

— Вот что, Теодорико, как у тебя насчет белья?.. Не нужно ли еще несколько пар белья? Так ты закажи, мальчик, закажи; благодарение пресвятой деве до Розарио, у меня есть средства; я хочу, чтобы ты был прилично одет и предстал в подобающем виде перед святой могилой господней!..

Я заказал новое белье. Затем купил «Путеводитель по Востоку», пробковый шлем и справился у Бенжамина Саррозы и К o (умного еврея, который каждый год, водрузив на голову тюрбан, ездил в Марокко закупать волов), как доехать до Иерусалима наиприятнейшим образом. Бенжамин начертил со всеми подробностями мой грандиозный маршрут. Сначала я сяду на пакетбот «Малага» компании «Джадли», который доставит меня через Гибралтар и Мальту на другой берег вечно голубого моря, в древнюю египетскую землю. Здесь меня ждет отдых в Александрии, полный чувственных услад. Затем на пакетботе Левантийского пароходства, идущем к берегам фанатичной Сирии, я прибуду в Яффу, город апельсиновых рощ. Оттуда я поеду верхом на смирной кобыле по залитой макадамом дороге и через один день и одну ночь увижу посреди безлюдных холмов стены Иерусалима.

— К черту, Бенжамин… Слишком много морей и пакетботов… Ни одного денька в Испании! Поймите, голубчик, ведь мне надо встряхнуться!

— Встряхнетесь в Александрии. Там все есть. И бильярд, и извозчики, и игорные дома, и женщины… Все самого лучшего сорта. Там и встряхнетесь.

Тем временем в кафе у Монтаньи и в табачной у Брито только и было разговоров что о моем благочестивом путешествии. В одно прекрасное утро, зарумянившись от гордости, я прочел в «Новостях» следующие лестные строки: «В скором времени отбывает в Иерусалим и другие святые места, где Спаситель принял смерть во искупление наших грехов, сеньор Теодорико Рапозо, племянник почтенной доны Патросинио дас Невес, богатой землевладелицы и примерной католички. Пожелаем ему счастливого пути!»

Польщенная тетушка сохранила этот номер на память, подсунув его под статую святого Иосифа, а я злорадствовал, воображая досаду Аделии (усердной читательницы «Новостей»), когда она узнает, что я еду, набив золотом карманы, в мусульманские края, где среди роз и сикомор ютятся благоухающие гаремы…

Вечером накануне отъезда настроение в парчовой гостиной было приподнятое. Жустино разглядывал меня, словно историческую личность.

— Наш Теодорико!.. Какое путешествие!.. Сколько будет разговоров!

Падре Пиньейро благостно твердил:

— То было внушение неба! Ты и здоровьем окрепнешь!

Потом я дал им полюбоваться моим пробковым шлемом. Все пришли в восхищение. Только падре Пиньейро, почесав подбородок, заметил, что цилиндр выглядит солиднее… Тетушка всполошилась:

— Вот и я говорила… Пробковый шлем не годится для города, где скончался господь…

— Ах, тетечка, ведь я вам объяснял: шлем берется только для пустыни… А в Иерусалиме и прочих святых местах я, само собой, буду надевать цилиндр.

— Конечно, в шапокляке как-то благородней, — подтвердил доктор Маргариде.

Заботливый падре Пиньейро осведомился, не забыл ли я взять лекарства на случай желудочного расстройства в библейском безлюдье.

— У меня есть все. Бенжамин дал целый список… Даже корпия и арника!..

Часы в коридоре протяжно простонали десять. Мне предстояло встать до зари. Взволнованный доктор Маргариде уже укутывал горло в шелковый шейный платок. Прежде чем приступить к прощальным объятиям, я спросил моих добрых друзей, какие памятные подарки хотелось бы им получить из далеких краев, где прошла земная жизнь господа. Падре Пиньейро пожелал пузырек иорданской воды. Жустино (который уже раньше, уединившись со мной в амбразуре окна, попросил привезти ему турецкого табаку) теперь, в присутствии доны Патросинио, мечтал лишь о веточке оливкового дерева с горы Елеонской. Доктор Маргариде хотел бы получить хорошую фотографию гроба господня, чтобы вставить в рамку. Затем, с открытой записной книжкой, куда заносились все эти праведные поручения, я почтительно, любовно, преданно обратился к тетушке: