Жозе Эса де Кейрош - Реликвия

Я решил преподнести ему четки и, развертывая перед ним вид на Елеонскую гору, спросил:

— Нравится ли вам, кавальейро, вот это?

Но он молча вертел в толстых пальцах с обгрызенными ногтями пузырек иорданской воды. Понюхал его, взвесил на ладони, взболтал. Затем с необычайно серьезным видом спросил (причем вены надулись на его обширном лбу):

— Аттестаты есть?

Я показал бумажку от отца францисканца, удостоверявшую, что вода без примеси и взята подлинно из святой реки. Он долго любовался почтенным документом и в полном восхищении заявил:

— Даю за пузырек пятнадцать тостанов.

И тут в моей тупой бакалаврской голове словно окно распахнулось, впустив солнечный луч: в его могучем свете я вдруг увидел истинное значение этих медалей, ладанок, пузырьков, щепочек, камешков, соломинок — всего, что до сих пор считал церковным мусором, который случайно забыла вымести метла философии! Реликвии представляли собою ценность! Они обладали всемогущей силой, свойственной всякой ценности: даешь глиняный черепок — получаешь золотую монету!.. Непроизвольная улыбка радости заиграла на моем лице. Опершись руками о стол, как на прилавок магазина, я сказал:

— Пятнадцать тостанов за чистую иорданскую воду? Да вы что? Дешево же здесь ценят Предтечу и Крестителя Иоанна! Пятнадцать тостанов… Да это просто кощунство!.. Или вы воображаете, милостивый государь, что вода из Иордана — все равно что из арсенального канала? Ошибаетесь… Не далее как сегодня утром, вот здесь, у этой кровати, каноник из церкви святой Жусты давал за пузырек три тысячи рейсов, и я не взял.

Он подбросил на жирной ладони бутылочку, еще раз ее осмотрел, подсчитал в уме…

— Даю четыре тысячи рейсов.

— Что ж, ради нашего знакомства в «Голубке» — идет!

Сеньор Лино завернул иорданский флакончик в «Нацию» и вышел из номера, а я, Теодорико Рапозо, волею судеб и обстоятельств стал продавцом священных реликвий!

Целых два месяца я ими кормился, а также курил, платил за любовь, жил припеваючи в «Золотой голубке». Каждое утро сеньор Лино являлся в ночных туфлях ко мне в номер, выбирал черепок от кувшина девы Марии или соломинку из яслей, заворачивал их в «Нацию», выкладывал наличные и исчезал, насвистывая «De profundis».

Видимо, достойный человек перепродавал мои сокровища с немалым барышом: вскоре на его бархатном жилете заблестела толстая золотая цепочка.

Между тем я вел себя хитро и тактично: не пошел к тетушке на поклон, не пытался с ней объясниться, не искал заступников — словом, не делал ничего, чтобы умерить ее гнев и вернуть благоволение.

Я довольствовался пока тем, что, одевшись во все черное, с молитвенником в руках, появлялся в церкви св. Анны. Тетушку я там не встречал; теперь она слушала утреннюю мессу у себя в молельне, где служил мерзавец Негран. Но я все-таки по-прежнему преклонял колени, сокрушенно бил себя кулаками в грудь и громко вздыхал, поглядывая в сторону ризницы, — в полной уверенности, что через ризничего Мельшиора весть о моем несокрушимом благочестии достигнет ушей скверной старухи.

Я был настолько хитер, что не искал покровительства даже у тетушкиных друзей: ведь им приходилось разделять порывы ее души, чтобы не лишиться места в завещании, а потому я решил избавить почтенных служителей правосудия и церкви от неприятных минут. При встрече с отцом Пиньейро или доктором Маргариде я потупив взор смиренно втягивал руки в рукава и всячески выражал кротость и раскаяние. Очевидно, сдержанность моя действовала самым благоприятным образом: однажды вечером я столкнулся близ заведения Рябой Бенты с Жустино, и достойный муж шепнул мне в бороду, предварительно удостоверившись, что поблизости никого нет:

— Продолжайте в том же духе, дружище!.. Все уладится… Но пока к ней и подступу нет… Фу, черт, кто-то идет!

И он скрылся.

Я же тем временем торговал реликвиями при посредничестве Лино. Но вскоре припомнил, что написано в учебниках политической экономии, и рассудил, что доходы мои умножатся, если я устраню Лино и сам вступлю в общение с набожным потребителем.

Я начал писать письма почтенным дамам, прихожанкам церкви Благодати божией, прилагая перечень реликвий с указанием цен. Я разослал также во все провинциальные церкви предложения приобрести останки мучеников. Я подносил рюмочки псаломщикам, чтобы они рекомендовали меня хворающим старухам: «Насчет святых вещиц обращайтесь прямо к сеньору доктору Рапозо: ведь он только что из Иерусалима». Счастье мне сопутствовало. Я избрал специальностью иорданскую воду, я продавал ее в цинковых пузырьках, залитых сургучом и скрепленных печатью с изображением сгорающего в пламени сердца: вода эта прекрасно шла для крестин, на омовение и в пищу. По Лиссабону потек второй Иордан, более чистый и глубоководный, чем в Палестине, а истоки его восходили к одному из номеров «Золотой голубки». Я не был лишен воображения и вскоре пустил в оборот поэтичные и прибыльные новинки: именно я (и не без успеха) выпустил на рынок «черепки от кувшина, с которым дева Мария ходила по воду»; я же ввел в национальный обиход «подкову осла, на котором святое семейство бежало в Египет». Когда Лино, в ночных туфлях, стучался ко мне в номер, где стога соломинок чередовались со штабелями обструганных святым Иосифом дощечек, я чуть-чуть приоткрывал дверь и шептал в щелку: