Любен Каравелов - Болгары старого времени

— Принято! — закричали хэши.

— Нужно подумать и о путевых расходах Македонского, — добавил Владыков.

— Об этом не беспокойтесь, — прервал его Македонский. — Завтра я сорву сотню франков с какого-нибудь богатея. Это мое дело.

Дав друг другу слово хранить в тайне от чорбаджии все, о чем здесь говорилось, хэши разошлись.

На следующий день Македонский, снабженный необходимыми указаниями и письмами, выехал с браилского вокзала в Бухарест.

Деньги, вырученные от продажи украденной у Владыкова одежды, пошли на его путевые расходы. Он не счел нужным искать их в другом месте.

Двадцатое февраля. В эту зиму поздние холода усиливались с каждым днем северными ветрами, бушевавшими уже недели две подряд. Дунай стал. Мороз сковал крепким льдом величественную реку. Там, где синели гордые волны Дуная, простиралось теперь ровное белое поле, к северу слившееся с валашскими равнинами, с юга огражденное высокими холмами. Над ними тоскливо кричали галки. Там, где еще недавно, вздымая тихие воды, сновали пароходы и лодки, пролег спокон веков создаваемый природою мост, по которому, поскрипывая, проезжали повозки и скользили темные фигуры пешеходов, бесстрашно переходивших с берега на берег по застывшей, безжизненной реке. А на глубине одного метра бурлила черная, шумная, сердитая пучина, славно буйная страсть беспокойной души, скрытая под маской хладнокровия. На турецкой стороне кое-где мелькали низенькие деревянные хижинки, казавшиеся издали могильными холмами, разбросанными в пустыне, и открывались обнаженные дали, затянутые снежной пеленой. Ночью там поблескивали веселые огоньки, привлекавшие взгляд одинокого путника, который в это время брел по темному румынскому берегу.

Этим одиноким ночным путником был Македонский. Одетый в румынский полушубок и барашковую шапку, он сошел бы за настоящего крестьянина, если бы не спрятанный сзади под полушубком револьвер, который легко могла бы нащупать опытная рука.

Было уже часов девять-десять вечера. Над пустынной рекой проносился свирепый ветер. Македонский стоял на берегу, точно застывший на часах солдат, и пристально вглядывался в красные огни сторожевых постов.

И вдруг эта неподвижная фигура зашевелилась в полутьме и тронулась к Дунаю. Быстро спустившись по отлогому скату, Македонский начал ощупью продвигаться по неровному льду, опираясь на палку с острым наконечником. Не было ничего страшнее, таинственнее и зловещее этой черной тени, двигавшейся ночью, как привидение, над спящими просторами реки.

Македонский шел напрямик, без дороги. Неслышными шагами он пробирался по крепкому ледяному покрову. Только острие палки глухо постукивало, врезаясь в лед.

Дойдя до середины, Македонский остановился немного передохнуть. Он повернулся спиной к холодному восточному ветру и перевел дыхание. Пройденный путь был невелик, но неровности и бугристость льда сильно утомили его. Он весь вспотел.

Ветер выл и наполнял безлюдье ночи замогильными стонами, словно погребальным пением над покойником, окутанным белым саваном снежной пустыни.

Отдохнув, Македонский снова двинулся вперед уверенно и бодро.

Внезапно путь ему преградила темная полоса. Она тянулась вдоль Дуная, и конца ее не было видно. Это чернела своего рода небольшая речушка во льду шага в три шириной. Вероятно, здесь был стрежень, еще не скованный морозами. Озабоченный Македонский остановился перед этим неожиданным препятствием. Вода, свинцовая, страшная, глухо шумела перед ним, образуя грозную преграду на пути. Он внимательно посмотрел вправо и влево, но на белизне снега, тонким слоем покрывавшего Дунай, темная полоса казалась бесконечной. Обойти ее было невозможно. Несколько минут Македонский стоял в раздумье. Ночной ветер обжигал ему лицо, но он этого не чувствовал. Наконец, решительно повернувшись, он быстро зашагал обратно. Его осенила внезапная мысль. Он шел прямо к тому месту, где на румынском берегу виднелась одинокая хибарка. Ловко выбравшись на откос, Македонский оказался подле деревянной постройки. Бросив палку, он принялся растирать озябшие руки, чтобы хоть немного отогреть их, затем потянулся к стрехе, ухватился за торчавшую доску, подергал ее, пораскачал и оторвал. Раздался сильный пронзительный треск, и в тот же миг дверь хижины распахнулась.

Вышел лохматый человек без шапки и в тяжелой румынской шубе. Грубо схватив Македонского за руку, он заорал:

— Стой, разбойник! Зачем доску отдираешь?