Юлий Крелин - Очередь

Но перекличку утром делать не стали. Все было ясно и так.

Все было ясно и так. Ну кто уйдет перед самой записью после стольких дней стояния?

Они не сразу обнаружили отсутствие Ларисиной машины. А обнаружив, долго не могли понять, что произошло. Сначала в голову никому не пришло, что Лариса могла уехать в больницу. Про Нину уже забыли. Она была «не своя», она только промелькнула где-то рядом и исчезла. Они же не знали, что для хирурга после тяжелой операции, когда все сомнительно, больной, правда, ненадолго, становится близким, родным человеком. Быстро это проходит: стоит только этому больному немножко улучшиться, как он снова оказывается чужим — все снова возвращается на свои места. Более всех была удивлена Тамара. Она ненадолго вышла из машины, а вернулась — пусто. Потом Дима вспомнил, что Лариса собиралась звонить. А куда? Не домой же звонить под утро, когда все спят. По их представлениям, в больницах на дежурстве не спят. Значит, в больницу.

Все смотрели на беседку, на сторожку, на домик, который и был конечной точкой их движения, вернее, стояния, был средоточием их надежд, источником будущих радостей и сегодняшних бдений.

Рядом с домиком стояла машина ГАИ. Какой-то мужчина навешивал на дверь транспарант. «Запись на машину». Ниже висела еще бумажка, поменьше. По-видимому, там были дополнительные данные: какие модели, сколько машин. Впрочем, маловероятно, чтоб наперед объявляли количество. Маловероятно. Это пишут редко.

Над очередью стоял ровный гул возбуждения и, пожалуй, успокоения: все сбывается. А там — что будет, то и будет.

Очередь выстраивалась, перестраивалась, из широкой реки превращалась в узкий ручей. Длинный-длинный.

Очередь входила в мыслимые берега. Движение вочереди волнами затихало.

Гул продолжался.

Стало меньше шуток, смеха, общений.

Очередь преображалась.

Очередь посерьезнела.

Весело выглядели лишь ветераны очереди, да и то относительно весело.

В это время Лариса вошла в свой кабинет и подумала о стоявших во второй половине — в шестой, седьмой, девятой и прочих сотнях. Ей почему-то стало стыдно и неудобно. Сейчас, в кабинете, ей стало стыдно. А собственно, почему? Чего она стыдилась, чего стеснялась? Она честно выстояла, она честно тратила свои силы, здоровье, нервы. Да и не так это было тяжело. Почему она должна стыдиться?

Лариса подумала о тех, кому никто вовремя не позвонил, не предупредил, которым вовремя никто ничего не сообщил.

В дверях домика показался человек и тихо что-то сказал. Наверное: «Заходите, пожалуйста».

Наверное, так он и сказал.

Другой человек двинулся к дверям. Гул стих. Ручеек не выходил из берегов. Слышался лишь отдаленный уличный гул, гул машин, столь вожделенных для собравшихся здесь людей. Иногда был слышен шелест несильного ветра.

Виден был лишь этот милый, приятный, деликатный, лучезарный, стоявший в дверях и улыбавшийся человеку человек.

Все молчали.

Вдруг в этой почти святой тишине раздался громкий крик, вопль:

— Бездельники! — Из окна лестничной площадки недавно выстроенного дома с третьего этажа высунулась женская голова. — Что вы наделали! Стекла разбили!.. Загадили!.. Заплевали!..

Снова загудела очередь, и в этом гуле потонули слова, которые продолжали падать на них с третьего этажа. Вновь шум, смех, вновь шутки…

И вдруг опять все смолкли.

Из домика, широко улыбаясь, вышел первый человек, первый записавшийся.

— Хулиганье проклятое!.. — снова прорвался вопль из окна, но тут же был снят бурей аплодисментов, тушем, просто радостными криками.

— Следующий! — крикнул первый.

Должно быть, именно это крикнул счастливчик, потому что услышать что-нибудь не было никакой возможности. А после его видимого, но неслышимого крика двинулся от очереди и прошел в дверь еще один человек.

Люди входили в домик и через две, три, пять минут — не подсчитаешь, время со стороны тоже, оказывается, штука относительная — появлялись с совсем иным выражением лица.

Многие из них тут же исчезали из очереди, многие оставались и продолжали свои бдения, переживая за товарищей из своей сотни, а может, тысячи — у кого где друзья образовались.

Уже недолго. Еще немного.

К моменту начала записи Лариса была бы двести пятьдесят третьей.

Потом в домик начали запускать по два-три человека.

Стало очевидно, что часов за семь завершится этот машинный искус и можно будет расплыться, разбежаться по своим делам.

Каким делам?