Юлий Крелин - Хирург

— При том, что звучит противно — уродонал Шателена. Еще там было имя, тоже лекарство, кажется, — Каскара Саграда. А может, я путаю. А во-вторых, в книге этот уродонал подносился как враг всего номер один — некий адмирал Шателен. Противно, в общем. Сестры дадут. Командуй, адмирал.

И опять, как говорится, сказано — сделано.

Конечно, это оказался рак. И опухоль располагалась у самого начала протоков, так что желчь в кишку отвести не удавалось. И конечно, никакой срочности. Пришлось Мишкину выдумывать, как сделать обходной путь для желчи. Игорь проделал новый, другой ход из печени в желчный пузырь, а пузырь сшил с кишкой. Мишкин Игорю помогал. Все это было бессмысленно, так как рак был уже сильно запущен и больному в любом случае ничего не могло помочь, даже если осуществятся небольшие возможности после этой операции — уменьшить или даже совсем ликвидировать желтуху. Мишкин оставил Игоря Ивановича одного зашивать кожу, а сам пошел в ординаторскую.

Вскоре пришел и Игорь:

— Евгений Львович, а как называется это вот, что мы сделали?

— Напрасный труд.

— Ну, это понятно, а операция эта по автору ведь как-то называется?

Позвонил телефон. В приемное отделение привезли тяжелого больного. Игорь пошел. Звонит:

— Евгений Львович, прободная.

— Желудка?

— Вестимо.

— Не передразнивай. Бери в операционную. В чем проблема? Соперируете с Агейкиным. Агейкин! Кончай спать. Работа есть.

— Евгений Львович, отказывается. Больной отказывается.

— Ну и дурак. Он дурак. Уговори. Ты же доктор.

— He хочет. Уговаривал.

— Клади в отделение. Разберемся.

Мишкин пошел к больному как тяжелая артиллерия. Как правило, после его разговора больные сдавались.

Больной лежит не шевелится. Лицо осунувшееся. Глаза запавшие. Стонет.

— Здравствуйте. Что случилось?

— Болит, профессор.

— Я не профессор, даже не кандидат, а потому на лишние слова время не тратьте. Когда заболели?

— Часов шесть назад. Как ножом в живот ударило.

Врачу всегда приятно, когда больные рассказывают классически, как написано в учебнике, как доктор и готов услышать. Мишкин удовлетворенно и как бы призывая и их быть свидетелями правильности и могущественности медицины поглядел на больных. Но они не оценили классики.

Живот при дыхании не двигался — тверд как доска. Чистый учебник.

— Язва давно у вас?

— Лет двадцать.

Дальше выяснять особенно Мишкин не стал. Все ясно. Он погладил больного по руке и сказал:

— Не волнуйтесь, все будет в порядке. Сейчас сделаем операцию, и все будет в порядке.

— Нет, доктор. Не надо делать операции. Пройдет.

— Да вы что! Пройдет. У вас уже перитонит. Шесть часов прошло. Больше. Тянуть нельзя. Под наркозом же — все будет в порядке, не бойтесь.

— Мне говорили, лечить надо, оперировать не надо. — Больной говорил с трудом, перемежая слова стонами; но говорил и спорил, возражал.

— А оперировать — не лечить! Кто говорил?

— Профессор Семин меня лечил. Он говорил — не надо.

— Мы… Вы и так время потеряли. Не надо спорить. Надо срочно оперировать.

— Нет.

— Умрете.

— Нет. — Обычно при этом заболевании больные не спорят — слишком больно. Но никогда не бывает «всегда». Вот и этот больной отказывался для своего состояния слишком многословно. — Нет, доктор, профессор обсуждал со мной возможность операции: говорил, полечим пока.

— Но он же вас сегодня не видал. Он кто — терапевт, хирург?

— Семин — хирург. Вот в том-то и дело, что не видал. Мы звонили ему, звонили, а его нет. Воскресенье. Лето. На даче, наверное.

— Ну, все равно надо оперировать.

— Доктор, мне очень тяжело говорить. Больно очень. Помогите. Снимите боль. А я вынужден отбиваться от вас. Где же ваш гуманизм? Профессор Семин, надеюсь, достаточно понимает. Надеюсь, он авторитет и для вас. Больно мне!

Мишкин начал раздражаться. По правде говоря, его удивляло такое многословие. Больным с прободной язвой не до разговоров. Он опять сел и стал щупать живот.

— Да что вы, в конце концов! Я ответственно вам говорю — тянуть нельзя, надо оперировать срочно. Умрете.

— Мне больно. Я, наконец, требую обезболивания.

— Кем вы работаете?

— Я занимаюсь экономикой и планированием нашего хозяйства. Что-то я понимаю!

— Хорошо. Пусть жена ваша, если хотите, звонит кому угодно. Скажите ей. Подождем еще минут двадцать. — В раздражении Мишкин поднялся с кровати резко. Благодаря его росту раздражение проявилось в быстром, дальнем и скором отлете головы кверху от больного. Больной с удивлением резко перевел глаза под потолок. — Пусть звонит. Где жена?