Яльмар Сёдерберг - Серьёзная игра

Как-то ночью они возвращались из гостей. Она была в прескверном расположении духа: она пела, но не имела успеха.

— Ты так плохо аккомпанировал, — пеняла она ему.

— Я не виноват, — защищался он. — Голос — ну хоть бы твой голос — может с легкостью переходить из одной тональности в другую, он может переходить из до-мажора в си-бемоль — и ничего. А рояль этого не может! Ты начинаешь в до-мажоре, а через три секунды ты уже где-то между до-мажором и си-бемолем! Довольно затруднительно для того, кто сидит за фортепьяно!

И после таких вот вечеров ему случалось сидеть на постели, бессонно уставясь в темноту, рядом со спящей Дагмар; ему случалось, уставясь в темноту шептать про себя:

— Ох, Господи! Побыть бы одному! Освободи меня, Господи!

Впрочем, они жили вполне счастливо. И шли годы.

Арвид Шернблум бродил из угла в угол по комнате в своей небольшой квартирке на Кунгстенсгатан. Наконец он остановился перед зеркалом и принялся завязывать белый галстук.

Дагмар уже была готова. К числу ее достоинств относилось и то, что она всегда была готова вовремя, когда они собирались в гости. Сегодня им предстоял обед у генерал-консула Рубина. Было начало декабря 1907 года.

— Постой, — сказала Дагмар, — а где же твое кольцо?

Арвид поискал и не нашел кольца. Это было необъяснимо. Куда оно запропастилось? Обыскались, но кольца не нашли.

Пролетка ждала у дверей. — Опаздывать к Рубиным нельзя, — рассудила Дагмар. — Ничего, один раз пойдешь без кольца. Потом сыщется…

Они молча ехали сквозь грустную декабрьскую темень.

— Как ты думаешь? Король умрет? — спросила Дагмар. Старый король лежал при смерти.

— Похоже на то, — ответил Арвид.

Мимо пролетки, как светлячки, летели назад огни фонарей и витрин…

Дом генерал-консула Рубина на Стурегатан — в «лучшей» части Стурегатан, у Хумлегордена — сиял всеми огнями. Слуга и две прелестных горничных сновали среди гостей с подносами, предлагая бутерброды с икрой и гусиным паштетом и Юсхольмскую водку. Как у очень немногих шведов, у генерал-консула хватало духу после 1905 года угощать гостей норвежским питьем. Сам он обходил господ приглашенных и каждому вручал карточку с именем дамы — соседки по столу. На карточке у Арвида значилось: «Фрекен Мэрта Брем». Он предложил руку стройной даме с бледным и топким, несколько печальным лицом, и под несшиеся из малой гостиной звуки струнного оркестра, исполнявшего «Шествие певцов в залу», процессия двинулась в столовую.

Арвид огляделся. Хозяин вел к столу фрекен Эллен Хей. Она походила на мадонну, правда, постаревшую и замученную. Кавалер хозяйки был П.-А. фон Гуркблад. Блистательное соответствие: супруга генерал-консула происходила из старинной каролингской знати и была урожденная Гротхюсен… Наискосок через стол он увидел Фройтигера, тот кивнул ему, Арвид кивнул в ответ. В другом конце стола мелькнул угасший взгляд Маркеля, его висячие усы, уже тронутые сединой… Поближе резко выдавался острый клоунский профиль Хенрика Рисслера… А вон и фрекен Эльга Гротхюсен, обольстительная молодая писательница, о которой так много сплетничают, за которой так много ухаживают, племянница фру Рубин…

Покуда сервировали суп — potage à la chasser, — оркестр играл менуэт из «Дон-Жуана».

Арвид Шернблум с бокалом красного вина в руке оборотился к соседке по столу, фрекен Мэрте Брем. Она тоже подняла бокал и слегка склонила голову.

О чем с ней заговорить? Он знал ее историю, если он что-то не напутал. Любовная связь, ребенок… Из памяти ускользало, когда и от кого он мог бы это слышать. Но он в точности припоминал, что кто-то ему говорил об ее юном увлечении молодым врачом, который предался затем мыслям о душе, переменил профессию и служит сейчас судовым священником в Гамбурге…

Стало быть, с ней можно говорить о чем угодно, но не приведи Господь упоминать врачей, незаконных детей или судовых священников…

— Не родственник ли вам знаменитый автор «Жизни животных»? — осведомился он.

— Нет.

Арвид сам почувствовал, как залился краской. «Сегодня я не в ударе. Я просто идиот. Впрочем, так со мной всегда бывает на званых обедах. И зачем только меня приглашают? Вот чего я не возьму в толк. Вряд ли я способен оживить застольную беседу».

Но фрекен Брем вывела его из затрудненья.

— Скажите, — начала она, — вы дружны с господином Хенриком Рисслером?

— Нет, я едва его знаю. Мы несколько раз встречались в газете.

— Когда я его вижу, — продолжала фрекен Врем, — мне всегда очень трудно понять, как такой человек пишет такие книги.