Владислав Реймонт - Брожение

Янку трясло: спокойное, странное безумие отца привело ее в отчаяние, внесло хаос в ее мысли. Она не могла двинуться с места: не хватало ни сил, ни смелости. Комната закружилась, бледное пламя свечи затрепетало перед ней, как кровавое зарево, огромный пожар, в котором клубились беспорядочные мысли, сжимая ее голову пылающим обручем.

Орловский сел на кровать, потер лоб, напился воды из стоявшего на столике сифона; шипение газа и шум струи вернули его, казалось, к действительности. Он покусал кончик бороды, протер глаза и долго смотрел в темную глубину комнаты широко раскрытыми, полными безбрежного ужаса глазами. Потом, видимо, успокоился, — в глазах засветилось сознание, призрак исчез. Он задул свечу.

Янка тоже пришла в себя. Вскоре она услышала ровное, глубокое дыхание отца. Рояль Залеской звучал все тише и тише, пока наконец не смолк. Глубокая тишина, мистическая тишина ночи с ее угасающими вибрациями, насыщенная необъяснимыми шорохами, наполнила квартиру.

Янке стало страшно. Возвращаясь в свою комнату, она озиралась в тревоге, сильно колотилось сердце: ей чудилось, что тут, рядом, вон в том темном углу, кто-то стоит; чьи-то руки протягиваются к ней, чьи-то глаза смотрят зловеще; чье-то холодное дыхание коснулось лица и оледенило кровь. Стулья и кресла, как черные бесформенные чудовища, таились во мраке, загораживая, казалось, дорогу; белая клавиатура рояля скалила на нее острые клыки. Янка перебежала гостиную, влетела в свою комнату, заперла двери на ключ и бросилась в кровать, с головой закутавшись в одеяло…

Спустя некоторое время Янка пришла наконец в себя и решила одеться, чтобы сойти вниз и послать доктору телеграмму. Для этого предстояло пройти столовую, кухню, лестницу и длинный коридор. Янку снова охватил страх, и она решила подождать до утра.

Всю ночь Янка не спала, ей мерещился голос отца, и она прятала голову в подушки. Но лежать так в постели она была не в состоянии: казалось, в окно из темной, беззвездной ночи заглядывает чье-то лицо. Янка вскакивала и, не обнаружив никого, ложилась опять, растревоженная больше прежнего.

С грохотом проносились поезда; иногда рожок стрелочника звучал так громко, что в лесу отзывалось эхо, и опять воцарялась глубокая, гнетущая тишина, словно весь мир вымер.

Утром Орловский встал, напился, как всегда, чаю и отправился на службу; он был чуть бледнее обычного, да глаза немного покраснели; он ни словом не обмолвился о дирекции и производил впечатление вполне здорового человека. Янка внимательно наблюдала за ним и только после его ухода выспалась как следует, а потом написала доктору письмо, обрисовав вкратце положение, и попросила его под каким-нибудь предлогом как можно скорее приехать.

— Рох, отправьте письмо с первым товарным поездом в Кельцы. Вот вам рубль, передайте его с письмом проводнику и попросите сейчас же отослать со станции. Что с вами? — спросила она, заметив озабоченное лицо Роха.

— Со мной? Да со мной-то вроде ничего, а вот жена-то совсем плоха, не ровен час — помрет.

— А давно она больна? Вы мне ничего не говорили.

— Не говорил! Конечно, не говорил. А если бы сказал, разве полегчало бы? Она болеет не со вчерашнего дня, с лета болеет; поначалу ничего делать не могла, а потом уж и есть перестала. К доктору ходила, жиром натиралась, сивуху пила, зелье разное — все без толку.

— Надо было вызвать казенного доктора; ведь вам полагается врачебная помощь.

— Полагается-то она полагается, да доктора, может, и умеют господ лечить, а мужиков-то нет: вот недавно приехал один такой к Банасиковой, и что? Померла. Может, не по его вине: если пришло кому время помирать, никакой доктор не поможет, разве только один господь бог.

— А что с вашей женой?

— С женой-то? Сам толком не знаю… Да и кто знает, внутри боль сидит. Есть не может, работать не может, высохла, как щепка, ну и лежит себе, лежит, ждет милости божьей или смерти; губа раздулась с добрую грушу, выпьет водочки самую малость, проглотит мясца кусочек — и все тут.

— Верните письмо, мы сделаем иначе. — Она написала отцу записку, чтоб тот вызвал доктора телеграммой к жене Роха.

— Снесите это пану начальнику. Часа через два-три доктор будет здесь. «Так будет лучше, — подумала Янка, — никто не узнает, что это я вызывала доктора».

И действительно, несколько часов спустя приехал доктор. Он прошел наверх, но не пожелал снять свои пледы и непромокаемые плащи, кашлял больше обыкновенного, лицо у него было совсем зеленое. Респиратора он тоже не снял. Едва вошел в квартиру, как позапирал тотчас двери, форточки, осмотрел окна и, убедившись, что они не законопачены на зиму, погрозил пальцем Орловскому.