Владислав Реймонт - Брожение

Они молча пожали друг другу руки.

Янка широким, немного театральным жестом указала ему на стул.

— Еще раз благодарю вас за внимание. Ваш букет доставил мне большую радость, большую, — повторила она, поняв, что эти слова доставляют ему неизъяснимое наслаждение.

— Если вы позволите присылать вам цветы почаще, я буду счастлив, — проговорил Анджей глухим голосом.

Желая, как обычно, покрутить свои усы, он поднес руку к лицу и невольно застонал от боли.

— Что с вами? — Янка только сейчас заметила перевязанную руку и кровавые пятна на платке.

— Да так, пустяки: когда выскакивал из брички, ударился о камень.

— Кухарка говорила… Но она сказала, что разбилась только бричка и никто не пострадал.

— Небольшая рана, промою спиртом, и все пройдет,

Янка тотчас ушла за спиртом; несмотря на все протесты Анджея, развязала платок и послала Янову за тазом. Он обмыл себе руку и залил спиртом пораненную ладонь; затем Янка обвязала руку куском чистого полотна. Спирт так жег рану, что Анджей побледнел; пот выступил у него на лбу; он сжал зубы и, превозмогая боль, произнес:

— Не балуйте меня, не приучайте, а то я готов раздробить себе обе руки, чтоб вы только за мной ухаживали.

Янка посмотрела на него ясным, добрым взглядом. Он поцеловал ей руку.

— Я знал, вы очень добры.

По ее лицу пробежала тень, она опустила глаза, не в силах выдержать его взгляда.

— Что у вас слышно? Как родители, сестра? Здоровы?

— Мама велела вам кланяться и спросить, когда вы ее навестите; она очень соскучилась, как и мы все, — добавил он тихо.

— Как-нибудь выберемся с отцом.

— Знаете, я сам себе не верю, смотрю на вас, слушаю, говорю, но не смею подумать, что я и в самом деле опять в той же гостиной.

В его голосе прозвучала грусть.

— Тем не менее это правда; кажется, все возвращается к исходной точке, — сказала она.

— Откровенно говоря, мы с вашим отцом совсем потеряли надежду видеть вас здесь: даже сейчас я спрашиваю себя, не сон ли это. Прошло столько тягостных месяцев ожидания. Этого времени я не забуду никогда. Мы просиживали в гостиной с вашим отцом целые вечера, не сказав друг другу ни слова, душой и мыслями устремляясь к вам. — Он показал на Янкину фотографию на столе.

Анджей поднялся, в глазах его отражалась боль воспоминаний. Он пересел на другой стул. Янка молча разглядывала его. Теперь она открыла в нем что-то привлекательное. В нем не было ничего от столичных повес, похожих на пуделей, вечно скачущих как на пружинках около женщин. В его голосе звучали искренность и глубокое чувство, от него веяло силой и благородством. Это ей импонировало. Янка всматривалась в него, как в актера, вдохновенно играющего роль, следила то за его мимикой, взглядом, движениями, то устремляла взор на блеск бриллиантового перстня, который он носил на пальце, то переводила взгляд на булавку галстука, стараясь заглушить в себе чувство сожаления и вины, пробуждавшейся в ней.

— Вы ездили летом за границу? — прервала она затянувшееся молчание.

— Нет, но… — Анджей кашлянул, чтобы скрыть смущение. Он чуть не проговорился, что каждую неделю ездил в Варшаву, чтобы хоть издали взглянуть на нее.

— Завидую свободе мужчин — вы можете делать все, что угодно, вам не надо ни перед кем отчитываться.

— Да, но мы, мужчины, часто злоупотребляем своей свободой.

— Разве это бывает плохо?

— Конечно, всякое излишество, всякое заблуждение, всякий необдуманный поступок всего сильнее отражается впоследствии на нас самих.

Слова Анджея задели Янку за живое. Ей показалось, он сделал это умышленно; глаза Янки загорелись, она уже готова была поддаться порыву гнева, но сдержалась, застыв в тревожном молчании.

Анджею хотелось сказать ей так много: столько чувств роилось в сердце, столько мыслей теснилось в голове, но он не осмеливался сказать ничего, только сидел, скованный собственной застенчивостью и холодностью ее взгляда.

— Ваши буланые живы? — заговорила она снова, чтобы только сказать что-нибудь.

— Живы, это они так разбушевались сегодня.

И опять гнетущее молчание.

«О чем говорить?» — подумала Янка в отчаянии, встала, поправила абажур на лампе, сложила разбросанные альбомы. Принялась ходить взад и вперед по комнате, чтобы заглушить тягостную неловкость. Ее недавнее прошлое мешало им сблизиться. Они не могли свободно беседовать, даже смотреть в глаза друг другу: рядом с Янкой, которую он знал, встала другая, та, из театра. Это она скользила по полутемной сцене, в костюме комедиантки, размалеванная, бросая вызывающие взгляды на первые ряды кресел, Янка-актриса, которую он ненавидел за те страдания, что она ему причинила. Янка, как ей казалось, чувствовала, видела почти все, что происходит в его душе, читала его мысли, и это угнетало ее и раздражало; Янке хотелось, чтобы он забыл ее прошлое, не думал о нем.