Я подумала, что тогда все совсем безнадежно. Мои родители уже старые люди, и я уверена, что их доходы за целую жизнь не составят такой суммы.
— Не кажется ли тебе, что этот человек заслужил хороший урок, пусть испытает на своей шкуре, как плохо, когда ты так неловок и не слушаешь добрых советов, — сказал органист. — Это — единственное, что может ему помочь.
Я уже ничего не ела и все смотрела в окно на увядшие кусты вокруг дома, но при этих словах я повернулась и без обиняков заявила:
— Он отец маленькой Гудрун, и, останется он в тюрьме или нет, все равно он мой муж.
— Да, да, мой друг, — сказал органист, даже не улыбнувшись. — Я ведь не знал, как ты смотришь на это дело.
— И я до сегодняшней ночи не знала. Но ста тысяч крон у меня нет.
Он осторожно улыбнулся и задумчиво посмотрел на меня.
— Буи Аурланд, наш депутат альтинга и твой бывший хозяин, сразу же выпишет чек на эту жалкую сумму.
— Я лучше буду ждать, пока мой муж отбудет срок.
— Буи Аурланд — чудесный парень, мы когда-то вместе учились. Я знаю: он сделает это немедленно.
— Буи Аурланд — самый замечательный мужчина в Исландии. Кто знает это лучше меня, спавшей сегодня с ним?
— Послушай, мой друг. Не выпить ли нам кофе? Плюшки в пакете.
— Я сейчас сварю кофе. Ты достаточно потрудился: накупил еды, подготовил цветы к зиме, убрал в доме. Но где же портрет нашего Скарпхедина, сына Ньяля, с расщепленной головой, который назывался также прекрасной Клеопатрой? Как мне его недостает!
— Я его сжег. Я решил переменить обстановку. Иногда нужны перемены. А ты, мой друг? Что ты собираешься делать?
— Я буду искать работу и поступлю на вечерние курсы. А когда накоплю достаточно денег, стану серьезно учиться ухаживать за детьми.
Мы выпили кофе.
— Спасибо, — сказала я. — Теперь я пойду в город искать работу.
— Иди, желаю тебе удачи. А наш друг на Скоулавэрдустиг? О нем не стоит больше говорить?
— Нет, о нем больше не стоит говорить, он — мой муж.
И вот органист, которого люди считают стоящим выше богов, а боги — стоящим выше людей, самый далекий женщине мужчина из всех мужчин и все же единственный мужчина, к которому женщина может прийти, когда все для нее кончено, — он, прежде чем я успела опомниться, положил свои длинные тонкие пальцы на мою голову, склонился надо мной и поцеловал меня в самый пробор на затылке. Потом отвернулся, взял с кухонного стола пакет, который мы так и не тронули и в котором, как я думала, лежал сыр. Быстрыми движениями развернул пакет. В нем оказались пачки денег.
— Пожалуйста.
— Это настоящие деньги?
— Вряд ли. Но, во всяком случае, не я их делал. Дай мне сумку.
— Как ты мог подумать, что я могу взять у тебя деньги?
— Ну, дорогая, тогда мы бросим их в печку.
Он взял деньги и подошел к печке.
Я не сомневалась, что он бросил бы это богатство в огонь на моих глазах, а потом с детской улыбкой повернулся бы ко мне и больше не вспоминал об этом. Но я опередила его, схватила за руки и сказала:
— Нет, нет, нет! Я возьму их!
Он протянул мне деньги.
— Но при одном условии, — проговорил он, передавая мне деньги, — ты никогда никому не скажешь, откуда ты их взяла, ни пока я жив, ни когда я умру.
И вот я запихиваю в сумку эту кучу денег, красная, растерянная, сгорающая от стыда, а он срезает самые красивые цветы и собирает букет.
— Надеюсь, от цветов ты не откажешься?
Он связывает цветы бечевкой и, улыбаясь, подносит их мне.
— Наверно, во всей Исландии не найдется невесты, у которой был бы такой прекрасный букет! — говорю я.
— Я буду рад, если ты станешь любоваться ими, пока они живы, и сожжешь их, когда они умрут. Прощай, и спасибо за то, что пришла. Привет нашему другу.
Какой он худой, совсем худой. Может, он болен. Когда я целую его на прощанье и кладу голову ему на плечо, я чувствую, что его лихорадит.
Я выхожу, а он, проводив меня до двери, уже собирается вернуться, но вдруг говорит извиняющимся тоном:
— Да, чуть было не забыл, не приходи сюда больше. Я сегодня переезжаю. Вчера я продал дом.
— Куда ты переезжаешь?
— Я последую за моими цветами.
— А цветы? Что с ними будет?
— Цветы бессмертны, — сказал он и засмеялся. — Ты срезаешь их осенью, а весной они снова вырастают в том или другом месте.
Направляясь с моим сундуком и букетом цветов к тюрьме на Скоулавэрдустиг, я проходила мимо собора. И увидела, что кого-то хоронят, оттуда выносили гроб. Если судить по собравшимся, похоже, хоронили не бедняка. По-моему, здесь были все государственные деятели страны, которых я хорошо знала в лицо, — ведь в прошлом году мне частенько по ночам приходилось открывать им двери. Все они собрались здесь во фраках и с цилиндрами в руках. Премьер-министр и другие министры, уполномоченный по борьбе с чумой среди овец, несколько депутатов альтинга, оптовые торговцы и судьи, седой господин с печальным лицом — издатель газеты, епископы, владельцы заводов сельдяного масла. Эта небольшая группа окружала удивительно красивый гроб, его несли избранные из избранных. С одной стороны шел премьер, с другой — седой господин с печальным лицом, издатель газеты, затем красивый, мужественного вида человек с сединой в волосах, с орлиным носом, в роговых очках, в белоснежных перчатках, с цилиндром в руке, чувствующий себя в этой компании как дома. Кто это? Неужели он? Вижу ли я это наяву или это только один из сомнительно блаженных снов?
Читать дальше