Роберт Стивенсон - Сент-Ив (Пер. Чистяковой-Вэр)

— Между тем виконт мистера Роулея… — подсказал я.

— Мой виконт? — повторил он. — Да, сэр, я говорил, что вы иное дело. А теперь, увидав вас, снова повторю это.

Я не мог удержаться от улыбки, и мошенник увидел ее в зеркале; он тоже улыбнулся мне.

— Да, опять повторяю это, мистер Анн, — проговорил Роулей. — Я знаю, где раки зимуют! Я понимаю, когда джентльмен — джентльмен. Мистер Поуль может убираться к черту со своим виконтом! Прошу прощения за то, что говорю так свободно, — вдруг прервал он свою речь и вспыхнул пунцовым румянцем, — мистер Поуль говорил мне, что не следует так болтать.

— Дисциплина прежде всего, — подтвердил я, — следуйте примеру старшего.

После этого мы обратили внимание на мое платье. Я с удивлением заметил, что оно мне было совершенно впору, не сидело на мне à la diable, как сидит солдатская форма или одежда, купленная готовой; все части костюма красиво облегали меня; так приходится только произведение искусного артиста, сшитое на любимого клиента.

— Это удивительно, — заметил я, — платье мне совершенно впору.

— Действительно, мистер Анн, вы оба точно сделаны по одной мерке, — сказал Роулей.

— Кто, кто оба? — спросил я.

— Вы и виконт.

— Черт возьми! Уж и платье-то на мне не его ли?

Однако Роулей успокоил меня. Как только зашла речь о моем приезде, граф передал вопрос о гардеробе в руки портного, шившего на него самого и на моего двоюродного брата; благодаря слухам о нашем сходстве, мне сшили платье по мерке Алена.

— Но все было сделано специально для вас, мистер Анн, уверяю, граф ничего не делает вполовину: топили камин, заказали самое тонкое платье, отдельного лакея приучали к его должности.

— Ну, — сказал я, — камин топится хорошо, платье отличное, а что за лакей мистер Роулей! Одно следует сказать в пользу моего кузена, то есть виконта мистера Поуля, — у него прекрасная фигура!

— О, не впадайте в заблуждение, мистер Анн, — проговорил Роулей, — его шнуруют в корсет.

— Полно, полно, мистер Роулей, — возразил я. — Не увлекайтесь, не обманывайтесь. Самые великие люди древности, включая Цезаря, Аннибала и папу Иоанна, были бы рады в наши с Аленом лета носить корсет, это общее несчастье, — сказал я и поклонился себе в зеркало, как бы собираясь танцевать менуэт. — Когда результат так удачен, как этот, кто же не станет восхищаться и аплодировать?

Мой туалет окончился; теперь меня ожидали новые сюрпризы. Моя комната, мой слуга и платье оказались лучше, нежели я мог надеяться; затем обед послужил откровением того, на что может быть способен человек. Я даже не воображал, чтобы повар из обыкновенного бычьего или бараньего мяса был способен создавать такие тонкие блюда. Вино оказалось превосходным на вкус, а доктор отличным собеседником, и я не мог отогнать от себя мысли о том, что все это богатство и изобилие могло сделаться моею собственностью. Да, для солдата, питавшегося из походного котла, для пленника, получавшего казенную порцию, для беглеца, испытавшего весь ужас закрытого фургона, перемена была заметной.

Едва доктор пообедал, как извинился и поспешил к своему пациенту; почти сейчас же и меня повели по высокой лестнице, по нескончаемым коридорам к моему дяде графу. До сих пор перед моими глазами были только доказательства значения и богатства этого важного человека, но с ним самим я еще не видался. Вспомните при этом, что с самого детства его унижали в моем мнении (первые эмигранты не могли заслуживать сочувствия того общества, в котором жил мой отец). Даже впоследствии все сведения, полученные мною о дяде, были какого-то сомнительного характера; сам Ромэн нарисовал мне не особенно симпатичный портрет графа; поэтому, войдя в его комнату, я устремил на него критический взгляд. Мой внучатый дядя лежал высоко в подушках на маленькой складной кровати, размером не больше походной койки; дышал он тихо и незаметно. Дяде было около восьмидесяти лет, и на вид он не казался моложе; не то, чтобы множество морщин покрывало его лицо, но чудилось, будто из его тела исчезла вся кровь, будто он уже потерял все краски жизни, будто его глаза, которые он постоянно закрывал, чтобы свет не тревожил их, выцвели и полиняли. В чертах больного проглядывало что-то хитрое, вселявшее в меня неприятную тревогу. Этот старик, лежавший со сложенными руками, напоминал мне паука, поджидающего добычу. Говорил он плавно и вежливо, но его голос звучал тихо, едва слышнее вздоха.