Роберт Стивенсон - Сент-Ив (Пер. Чистяковой-Вэр)

— Нетрудно решиться, — ответил клерк. — Отправляйтесь завтра в Амершем или хоть к самому дьяволу, если это вам угодно, — я умываю руки и не хочу ничего знать ни о вас, ни о ваших делах. Конечно, я не стану совать голову между Ромэном и его клиентом! Он хороший делец, сэр, но человек жесткий, как жернов. Я могу у него нажиться, это верно. Однако все же жаль… — прибавил он, вздохнув, покачал головой и печально выпил вина.

— Вы заставили меня вспомнить об одной вещи, — сказал я. — Меня мучит страшное любопытство, и вы можете удовлетворить его. Что заставило вас так привязаться к бедному Дюбуа? Почему затем вы обратили все ваше внимание на меня? И вообще, из-за чего вы преследовали нас?

Деджон густо покраснел.

— Я надеюсь, сэр, — сказал он, — на свете существует нечто, называемое патриотизмом!

На следующее утро мы с Деджоном простились около восьми часов. К этому времени я успел вполне сойтись с ним; мне даже хотелось, чтобы он сопровождал меня в Амершем. Но оказалось, что клерку было крайне необходимо вернуться в ту харчевню, в которой мы впервые встретились с ним: на Деджона было возложено устройство какого-то дела моего дяди, земля которого находилась рядом с шинком. Итак, если бы Деджону удалось тогда схватить меня, собственный агент дяди арестовал бы меня на его земле. Право, это было бы высшей степенью неудачи!

После полудня я в закрытом экипаже двинулся к Дунстаблю и вскоре заметил, что одно упоминание об Амершеме заставляло всех любезно улыбаться и возбуждало в них желание услужить мне. Очевидно, дом моего дяди был настоящим дворцом или замком, и граф вел в нем жизнь, соответствующую своему положению. Слава о нем все возрастала по мере нашего приближения, точно горная цепь. В Бедфорде при упоминании об Амершеме снимали шляпы; в Дунстебле готовы были ползать передо мной. Я думал, что хозяйка гостиницы, узнав, что я еду в Амершем, расцелует меня; она не знала, что и придумать, улыбалась, выказывала самую нежную заботливость, хлопотала обо мне так, что ее букольки приходили в совершенный беспорядок, а ключи громко звенели.

— Вероятно, сэр, вас ждут в Амершеме? Надеюсь, что вы получите лучшие известия о здоровье его сиятельства. Мы слышали, что графу очень дурно. Да, сэр, все мы почувствуем, когда не станет этого милого, благородного господина. Не знаю, есть ли на свете более вежливый человек, чем он. Люди говорят, что он страшно богат, что до революции он был настоящим принцем в своей собственной стране. Но простите меня, сэр, я слишком много болтаю и говорю вещи, без сомнения, уже известные вам. У вас есть фамильные черты, сэр. Я вас сейчас же узнала бы всюду по сходству с нашим дорогим виконтом. Ах, бедный виконт, невесело ему, должно быть, в настоящее время!

Из окон этой же гостиницы я заметил слугу в ливрее, составлявшей принадлежность моего дома, ливрее, которую, понятно, я никогда не видывал до тех пор или если видел, то так давно, что не мог этого помнить. Правда, я очень часто воображал себя маршалом, герцогом, кавалером большого креста ордена Почетного Легиона и так далее, представляя, что при этом кругом меня будет толпиться целый ряд лакеев, одетых в мои цвета. Но воображать и видеть в действительности — две совершенно различные вещи; вдобавок, с одним чувством смотрел бы я на свои ливреи в моем доме в Париже, с другим — увидел, что они красуются в самом сердце враждебной Англии. Боюсь, что если бы этот лакей не был на противоположной стороне улицы, а я не стоял за стеклом одностворчатого окна, я поступил бы, как глупец. Было что-то сказочное в этом перемещении в чужую страну богатства и значения нашего рода, то есть в перемещении того, что по самой своей природе прикреплено к земле. Было что-то ужасное в сознании, что я еду в родной дом, стоящий так далеко от моей родины.

По мере того, как я отъезжал от Дунстабля, подобные впечатления делались все сильнее и сильнее. Тому, кто не был в Англии, трудно себе представить, что такое замки английских аристократов или, лучше сказать, их усадьбы, и ничто не дает ему понятия о раболепстве населения, окружающего жилища этих богачей. Я ехал в закрытом экипаже, но, очевидно, слух о том, куда я направлялся, предшествовал моему появлению: встречавшиеся мне женщины приседали, мужчины неловко кланялись. Когда я подъехал к замку моего дяди, я понял, что внушало такое глубокое, широко распространенное уважение к нему: стена, окружавшая парк графа, даже снаружи имела грандиозный вид; когда же я увидал сам дом, меня охватило нечто вроде тщеславия при мысли, что все это принадлежит коему дяде. Я безмолвно смотрел пристальным взглядом на великолепное здание. Величиной замок был приблизительно с Тюильри. Главный его фасад выходил на север, и когда я впервые увидел его, солнце, похожее на раскаленное ядро, садилось среди клубов снежно-белых облаков, и последние лучи дневного светила отражались в бесконечном ряде окон. Портик из дорических колонн, сделавший бы честь любому храму, украшал фасад дома графа. Меня встретил слуга чрезмерно — я чуть не сказал «оскорбительно» — вежливо. Он через стеклянные двери ввел меня в переднюю; ее нагревал и уже освещал большой камин, в котором горела груда буковых корней.