Йозеф Рот - Отель «Савой»

Возвращенцы едят в столовой для бедных; там же питается и Звонимир. Он уверяет, что кушанье там ему нравится. В течение двух дней мы едим в этой столовой, и я нахожу, что Звонимир прав.

«Америка!» — восклицает Звонимир.

Нам подают густой суп из бобов; если сунуть в него ложку, она там застревает, подобно лопате в земле. Это, впрочем, дело вкуса. Я люблю густые пюре из бобов и картофеля.

В общественной столовой окна никогда не открываются. Поэтому изо всех углов несется благоуханье старых объедков. Этот же запах поднимается с никогда не обмываемых столов, когда пар от свежих кушаний вновь вызывает его к новому проявлению.

Люди сидят вплотную за столами, и их локти воюют друг с другом. Души их настроены миролюбиво, они относятся друг к другу дружественно, и только их руки ведут войну.

Люди не плохи, когда у них много места. В больших гостиницах они ласково кивают друг другу. У Феба Белауга никто не ссорится, потому что люди расходятся, когда им больше не нравится быть вместе. Когда же двое лежат в одной постели, их ноги дерутся во сне и руки рвут то тонкое одеяло, которое их окутывает.

Итак, в половине первого мы становились в конце длинной очереди.

Впереди стоял полицейский и тряс свою шашку, потому что ему было скучно. Запуск происходил по двадцать человек, мы стояли по двое, Звонимир и я в одной паре.

Звонимир ругался, когда дело шло слишком медленно. Он говорил с полицейским, который отвечал ему неохотно, так как начальству следует быть молчаливым.

Звонимир обращался с ним на «ты», называл его «товарищем» и однажды объявил, что у полицейского нет никакого основания быть настолько немым.

— Ты нем, как рыба, товарищ! — сказал Звонимир. — Не как живая рыба, а как дохлая, которую тут у вас обычно набивают луком. У нас дома в полицию берут только разговорчивых людей вроде меня. Жены рабочих пугаются подобных речей и боятся смеяться.

Полицейский, видя, что ему не справиться со Звонимиром, крутит усы и заявляет:

— Жизнь скучна. Нет тем для разговоров.

— Видишь ли, товарищ, — говорит Звонимир, — это происходит от того, что ты не пошел на войну, но поступил в военную полицию. Когда полежишь, подобно нам в окопах, у тебя тем для разговоров до самой смерти.

Тут несколько возвращенцев смеются. Полицейский заявляет:

— И наша жизнь подвергалась опасности!

— Да, — возражает Звонимир, — в тех случаях, когда вам удавалось поймать смелого дезертира. Конечно, этому я готов поверить, тогда ваша жизнь была действительно в опасности.

Возвращенцы, без всякого сомнения, любили моего приятеля Звонимира, но полицейские его не любили.

— Ты — чужак, — говорили они ему, — и слишком много у нас тут разговариваешь.

— Я возвращаюсь с войны и имею право жить здесь, дружище, потому что мое правительство заключило с твоим специальный договор. Ты этого не понимаешь: в моей стране шатается довольно ваших, и, если у меня спадет здесь у вас хоть один волос, мое правительство отрубит у меня дома головы всем вашим. Но, видно, ты политикой не занимался. У нас дома каждому полицейскому приходится сдавать экзамен по политике.

Это веские доводы, и полицейские умолкают.

Звонимир умел ругаться повседневно.

Он ругался, если ему приходилось долго ждать; ругался, уже держа суп в руках. Он был холодный или недостаточно посолен или чрезмерно посолен. Он заражал людей своим недовольством; все они начинали ругаться, тихо или громко, так громко, что повара за окнами пугались и прибавляли к порции лишнюю против обыкновения и против того, что им было приказано, ложку. Звонимир же увеличивал общее волнение.

Жены рабочих уносили с собою суп в горшках, на ужин.

Они могли бы упаковать свой суп и в газетную бумагу, как четвертушку хлеба, таким плотным и густым оказывался суп, если дать ему остыть. Тем не менее это был вкусный суп. Ели его очень долго, а так как впускали в столовую за один раз только двадцать человек, то кормежка продолжалась часа три.

Слышно было, что повара недовольны: они не хотели работать целый день за свою низкую плату. От дам-благотворительниц, которые должны были безвозмездно, ради чести, нести тут общий надзор, уже на второй день не было и следа. Звонимир назвал одну из них «теткой» и грозил закрыть столовую.

— Хоть бы они закрыли столовую! — говорит Звонимир. — Мы ее тут же откроем. Или мы заставим господина Нейнера пригласить нас на обед. Его суп, наверное, лучше.

— О да, этот Нейнер, — говорят жены рабочих.