Натаниель Готорн - Дом с семью шпилями

Между тем они видели из окна, как мир проносился мимо них. Иногда они мчались по пустыне; потом вокруг них вдруг вырастал город; еще минута — и он исчезал, как будто разрушенный землетрясением. Встречные дома, казалось, срывались со своих оснований, широкие холмы скользили мимо. Все оставляло свою вековую неподвижность и вихрем неслось в противоположную им сторону.

Внутри вагона кипела обычная жизнь, представлявшая мало пищи для наблюдений другим путешественникам, но исполненная новизны для этих двух странным образом освобожденных пленников. Достаточно заметить, что здесь, под одной с ними крышей, было пятьдесят человек. Им казалось странным, как все эти люди могут так спокойно сидеть на своих местах. Некоторые, с ярлычками на шляпах (это были те, кому предстоял дальний путь по железной дороге), погрузились в чтение памфлетов, другие просматривали газеты. Несколько девушек и один молодой человек в противоположном конце вагона даже нашли место для игры в мяч. Они то и дело бросали его туда-сюда со смехом. Мальчики с яблоками, пирожками и конфетами, напоминавшими Гепзибе о брошенной ею лавочке, появлялись перед вагонами, когда поезд останавливался где-нибудь, и торопливо продавали свои товары пассажирам. Новые путешественники беспрестанно прибывали. Старые знакомые постоянно убавлялись. Некоторые засыпали, убаюканные говором и суетой. Сон, игра, дела, чтение и общее неизбежное стремление вперед — что же это такое, если не сама жизнь?

Все чувства Клиффорда казались обостренными. Он внимал всему, что происходило вокруг него. Гепзиба же, напротив, ощущала себя еще более оторванной от человечества, нежели в своем прошлом заточении.

— Ты разве не чувствуешь себя счастливой, Гепзиба? — тихо сказал ей Клиффорд, с упреком в голосе. — Ты все думаешь об этом грустном доме и о кузене Джеффри (он содрогнулся при этом имени), который сидит там один. Послушайся меня: следуй моему примеру и позабудь обо всем этом. Мы теперь живем, Гепзиба! Мы среди людей, среди подобных нам существ! Будем же оба счастливы! Так счастливы, как вон тот молодой человек и его подруга со своей игрой в мяч!

«Счастливы, — думала Гепзиба, ощутив при этом слове в своей груди сердце, обремененное тяжким горем. — Счастливы! Он помешан, и если бы я окончательно проснулась, то и я помешалась бы тоже».

Перед ними мелькали разнообразные картины, но все, что видела Гепзиба, — это семь старых шпилей, мох на крыше, окно лавочки, покупатели, отворяющие дверь, и звенящий колокольчик, который при всей резкости своего звона не может пробудить судью Пинчона. Образ этого старого дома возникал перед ней всюду, куда она устремляла взор. Ум Гепзибы не был гибок, она не могла с таким энтузиазмом вбирать в себя новые впечатления, как Клиффорд. Она вряд ли прожила бы долго, будучи вырвана с корнем из привычной почвы. Поэтому отношения, существовавшие до сих пор между братом и сестрой, изменились. Дома она была его хранительницей и наставницей, здесь же Клиффорд заступил на ее место. К нему, пусть и временно, вдруг вернулись и мужественность, и умственная сила.

Кондуктор спросил у них ярлык, и Клиффорд подал ему банковский билетик, заметив, что так делали многие другие.

— За вашу даму и за вас? — спросил кондуктор. — А как далеко вы едете?

— Как можно дальше, — ответил Клиффорд. — Об этом нечего заботиться. Мы едем просто для удовольствия.

— Вы выбрали для этого странную погоду, сэр! — заметил один пожилой господин с острым взглядом, который сидел на другой стороне вагона и смотрел на Клиффорда и его спутницу с любопытством. — По-моему, лучше всего в такой дождь сидеть у себя дома перед камином.

— Я не могу с вами согласиться, — сказал Клиффорд, учтиво поклонившись пожилому джентльмену. — Мне кажется, напротив, что это удивительное изобретение, эта железная дорога, предназначено для того, чтобы избавить человека от старых представлений о домашнем очаге и заменить их чем-нибудь получше.

— Во имя здравого смысла, — сказал брюзгливо старый джентльмен, — что может быть для человека лучше его комнаты и камина?

— Эти вещи вовсе не имеют того достоинства, какое им приписывают, — возразил Клиффорд. — Мне кажется, что благодаря удобствам переезда с места на место мы когда-нибудь снова вернемся к странствующей жизни. Вы знаете, сэр, вы не могли не убедиться в этом на собственном опыте, что всякий человеческий прогресс напоминает движение вверх по спирали. В то время как мы воображаем, что стремимся вперед, мы, в сущности, только возвращаемся к тому, что давно было опробовано. Прошлое есть только намек на будущее. В ранние эпохи люди жили во временных хижинах или шатрах из древесных ветвей, которые строились так же легко, как и птичьи гнезда. Жизнь эта имела свою прелесть, но человек стал жить иначе. Наступило время тяжкое и скудное; человек томился в своих переходах через пустыни, добывал средства к существованию и терпел разнообразные лишения… Но теперь появились железные дороги — величайшее благо. Они придали нам крылья, они уничтожают пот и пыль странствования, они одухотворяют путешествие. Если же переезд с места на место так удобен, то что заставит человека оставаться на одном месте? Зачем ему теперь строить такие жилища, которые нельзя взять с собой? Зачем ему запирать себя на всю жизнь в кирпичных или в старых, источенных червями бревенчатых стенах, если он может жить везде, где захочет?