Валентин Рыбин - Разбег

— Товарищ Атабаев, а вы, оказывается, разбираетесь в скакунах!

— А вы думали, что я разбираюсь только в своей легковушке? Кстати, товарищ Каюмов, молва о ваших циркаческих трюках жива в народе до сих пор. Старики помнят, как вы со своим братом джигитовали в цирке.

— Да, было дело, — усмехнулся Ратх. — Почти четверть века прошло с той поры. И сейчас душа просится на арену, да возраст не тот.

— Быстро вы сложили оружие, — подтрунивая, пожурил Ратха Атабаев и подморгнул Паскуцкому.

Николаи Антонович понял председателя. Сказал рассудительно:

— Да что там говорить о прошлом! Сейчас молодежь, сами видите, какая. Любой из этих кавалеристов джигитует лучше циркового артиста.

— Товарищ Паскуцкий, в сравнении с цирковыми джигитами, эти юнцы выглядят, как котята рядом со львами, — возразил Ратх.

Все, сидящие рядом, засмеялись, и Паскуцкий еще больше подзадорил Ратха:

— Не смешите публику, товарищ Каюмов. Над вами смеются, а доказать свою правоту вы уже давно не в состоянии. Разумеется, правоту в скачках.

— Докажу, если понадобится.

— Ну и докажите! — сказал Атабаев и опять подморгнул Паскуцкому.

— И докажу! — разгорячился Ратх.

— Берите коня и поезжайте на старт, — посоветовал Атабаев. — Не люблю, когда говорят много лишнего. Докажите делом.

Ратх ухмыльнулся, встал со скамьи и ушел. Вскоре он появился на своем скакуне в числе стартующих. Атабаев увидел, как к Ратху подошел комполка и заговорил о чем-то, вероятно, выяснял: чего ради инструктору ЦК захотелось помериться силами с лихой молодежью. Атабаев встал со скамьи, поднял руку и сказал:

— Пусть скачет! Пусть покажет, на что способна старая гвардия!

Через минуту Ратх пронесся вдоль тумб и с изяществом срубил все прутья.

— Да, силен джигит! — восхитился Атабаев.

— Слышите, как хлопают ему кавалеристы, — сказал Паскуцкий. — А они-то знают толк.

Взбодренный аплодисментами и приветственными выкриками, Ратх вновь направил коня к старту. Снова пустил его вскачь и начал выполнять цирковые упражнения: соскакивал с седла на ходу, и взлетев, словно птица, вновь оказывался в седле; вставал во весь рост, поворачиваясь лицом к публике. Кавалеристы, восхищенные джигитовкой гостя, встали с земли и приветствовали его стоя.

Ратх возвратился взволнованный и вспотевший. Атабаев пожал ему руку.

— Извините, товарищ Каюмов, — сказал он, смеясь. — Мы не сомневались в ваших способностях. Мы нарочно разыграли вас, чтобы показали молодым, на что способны бойцы старой гвардии.

Соревнования продолжились. Все опять приковали взгляды к скаковой полосе. Кавалеристы рубили ловко и быстро, но несравненно слабее Ратха. Племянник его, Акмурад, тоже показал неплохую выучку, но ни он, ни другие уже не вызывали большого оживления.

После состязаний был полковой обед. Столы поставили вдоль палаток. На свежем воздухе, под теплым осенним солнышком, — благодать. Тут же, возле палаток, дымят походные кухни, и повара в белых халатах и колпаках снуют с алюминиевыми бачками и кастрюлями. Пируют красные эскадроны: за каждым столом по одному взводу. Звенят чашки и ложки, пряно пахнет наваристой рисовой кашей.

Командирский состав, вместе с правительством, разместился в большой зеленой палатке. Атабаев в центре внимания, но он старается не смущать своим присутствием военных, дает им вволю поговорить.

В самом конце стола начальник учебной подготовки — политрук Морозов. Рядом с ним командир взвода Иргизов, Ратх Каюмов и новоиспеченный помкомвзвода, окончивший полковую школу, — Акмурад — сын Амана. А отца рядом нет — он на конюшне: после скачек на полосе распоряжается конюхами, чтобы, прежде чем сесть за стол, напоили коней да засыпали им в ясли ячменя.

Иргизов без фуражки, с расстегнутым воротником. Желтая шевелюра волос взлохмачена и глаза сияют от восторга:

— Сергей Кузьмич, вы видали какую акробатику демонстрировал Ратх Каюмов. Я прямо-таки остолбенел, когда увидел, как он под седло свалился. Думал все — растопчет его жеребец!

— Ну, Иргизов! — с упреком воскликнул Ратх. — Я же рассказывал тебе, что мы с братом несколько лет джигитовали на арене цирка. Ничего удивительного.

— Говорить-то говорил, — не согласился Иргизов. — Но одно дело говорить, а совсем иное дело видеть собственными глазами. Честное слово, Ратх, ты в моих глазах вырос значительно. Преклоняюсь перед твоим мастерством.

— Ладно, Иргизов, не скромничай… ешь, а то каша остывает. Я тоже перед тобой готов растечься ручейком похвалы. Я хоть и джигит, но моего племянника научил джигитовке и прекрасным командиром сделал все-таки ты, — польстил Иргизову Ратх.