Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT

Так разноречивые чувства сплелись постепенно в единое чувство всеобщего удовлетворения. Иные, правда, пренебрегали, другие не так уж и восторгались мнемотехническими упражнениями губернатора: «Что гут особенного — отвечать тем же самым, ведь и зеркало способно отражать, однако никто не удивляется ему, как удивляются машине», — но более горластые и образованные осаживали их.

— Эх, — сказал пользовавшийся всеобщим уважением старец Тамаш Петроваи, который некогда представлял комитат в Пожоньском Собрании, — зачем соваться с кувшинным рылом в калашный ряд!

Это насмешливое замечание произвело впечатление. Больше никто не посмел усомниться в гениальности губернатора, и когда он закончил речь, казалось, вокруг его головы колышется настоящий ореол. Все подбежали к нему, подняли, согласно древнему обычаю, на плечи и так носили кругом по валу. Затем вынесли и на балкон, чтобы показать собравшемуся на площади простому люду.

Все захмелели. Лица разрумянились от восторга. Громче всех рукоплескали те, кто вчера готовил ему обструкцию. Как только губернатор спустился с людских плеч на более твердую почву, на матушку-землю, его окружили лестью, и даже адвокат Лиси крикнул:

— Склоняю стяг перед гением твоей милости!

И он согнул спину. Очевидно, ее и считал он своим стягом. Тем временем Фери Ности нашел Хомлоди, который показал ему, какая из девиц на хорах Мари Тоот.

— Там слева, в шляпе с сиренью. Хорошенькая мордашка, не правда ли? Фери вставил монокль в глаз и окинул ее взглядом знатока.

— Тонкая штучка, но как будто веснушчатая.

— А стан какой! Словно лилия.

— А вы, видно, дядюшка, тоже любитель деталей, как Пишта Хорт.

— Да нет, я просто говорю, что мне в ней нравится — дивный стан и походка. Посмотрел бы ты, как она ходит!

— Жаль, глаза у нее невелики.

— Поглядел бы ты на них, когда она смотрит на тебя и смеется! Прекрасные глаза, чистые, как родниковая вода, всю душу через них видно.

— Но, как я вижу, она уже немолода.

— Ей двадцать один, но невинна она, как новорожденный агнец, и здорова, как наливное яблочко.

— То-то и скверно, — заметил Фери.

— Как так?

— Здоровое дерево хуже загорается, дядюшка, а трухлявое мигом вспыхивает.

— Смотря каков огонь, братец. Ты что, не уверен в себе?

— А вы представьте меня ей, дядя.

— С удовольствием. Пойдем к ним наверх.

— Это мать ее, что сидит с ней рядом? — спросил по дороге Фери.

— Да.

— Внешность у нее простоватая. Из какой же она семьи?

— Понятия не имею, твердо знаю только одно, что с Габсбургами в родстве не состоит. Но, вероятно, добрая женщина, наш господин Тоот очень ценит ее. Однако, мальчик мой, поспешим, а то скоро кончится заседание.

Нелегко было выбраться из густой толпы в вестибюль с колоннами, откуда на хоры вели ветхие, крутые ступеньки. Несколько человек по дороге заговорило с Хомлоди, и все по делу, ибо в старину комитатские собрания были одновременно и биржей. Господа дворяне время от времени съезжались сюда со всех концов комитата и что-то продавали, покупали, меняли. У Хомлоди был знаменитый конский завод, и молодые господа, собираясь жениться, покупали у него упряжки; выборные от деревень справлялись у него, нет ли коней-производителей на продажу, а он тоже закупал здесь то, что было ему нужно: коров у Келемена Кайтари, мериносовых овец у Гашпара Балажа, черенки для фруктовых садов у страстного садовода Андраша Капора.

Так что Фери по дороге на хоры получал информацию от Хомлоди только в краткие промежутки между деловыми разговорами.

— Скажите, дяденька, почему она не вышла до сих пор замуж? Этого я совершенно не понимаю.

— Не знаю.

— Конечно, знаете! Такой старый орел, как вы, знает все. Хомлоди улыбнулся.

— Ну, ладно, знаю. Мари потому не вышла замуж, что относится к тем девицам, которые считают себя уродами.

— А разве есть и такие девицы на свете? — недоверчиво спросил Фери.

— Может, и нет, но она такая. Я не стану утверждать, что это закон природы, разумеется, не творец привил животным женского пола такие черты, это попросту болезнь, которая нападает большей частью на богатых невест. А заключается болезнь в том, что они с недоверием относятся ко всем, кто бы к ним ни приблизился, думая, что каждый зарится лишь на приданое. Потому они и сдержанны и подозрительны. И подозрительность все увеличивается, пока не становится навязчивой идеей и не подавляет в них закон природы — тщеславие. Под конец создается почти закостеневшее убеждение, что их никто не любит ради них самих, поэтому они и в ведро, и в ненастье рассыпают кругом одни отказы. Такова Мария Тоот, если заглянуть в ее душу. Ибо, знай, братец, этот миллиончик форинтов, который, улыбается ей, — странное наваждение: он сбивает с толку не только тех, кто хотел бы его заграбастать, но и ту, у кого лежит в девичьем сундуке.