Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT

— A propos [52] Кстати (франц.) , — продолжал болтать Фери, — а что с моей сестрой? Малинка теперь явно сконфузился.

— А вы, верно, счастливы были, да? — ухмыльнулся Фери принимая таинственный вид.

— Я даже не говорил с ней.

— Так я тебе и поверил! Знаю тебя, прекрасная маска.

— Ей-богу!

— Можешь говорить, что угодно, но мне уже и Вильма написала и выругала меня всяко: мол, фривольная у меня душа и что же, собственно, я думаю о сестре… Так вот, я думаю, хоть и не написал ей этого, что она прежде всего неблагодарная. Да, вспомнил, кстати…

Он глянул вдруг на хоры, откуда к более чувствительным носам несся сквозь спертый воздух зала аромат роз и резеды. Свежие личики улыбались из-под шляп, украшенных цветами и страусовыми перьями.

— Корнель, ты уже неделю как здесь, не знаешь ли, которая там Мари Тоот?

Малинка только покачал головой и даже не посмотрел на хоры, более того — инстинктивно закрыл глаза, ибо наступило самое страшное мгновение, когда лучше всего было спрятаться, скрыться во тьму. Полтари закончил речь. Раздались редкие одобрительные возгласы (это кричала клика Ности), все прочие слушатели остались холодны, хотя втайне и признавали, что, как импровизация, эта речь была вовсе не дурна. (Полтари ведь только вчера согласился произнести ее.)

Но все замечания и обмен мнениями могли продолжаться разве только две секунды, пока губернатор не отбросил ментик, накинутый на одно плечо и, прочистив горло, не начал свою речь:

— Достопочтенная административная комиссия!

— Экий чудной у него голос, будто гречневую кашу жует, — заметил, улыбнувшись, господин редактор Клементи, который, сидя за зеленым столом, старательно все записывал.

В речи Коперецкого и вправду слышался легкий словацкий акцент, но при этом голое у него был и гибкий и звучный. С первых же слов прекратились и разговоры, и тот гул, который постепенно перемалывает внимание слушателей. Воцарилась глубокая тишина, но, как рассказывал позднее Хорт, в этой тишине было что-то грознее и непонятное: ее породило не почтенье, а любопытство. Ждали ведь не губернатора и не умного человека, а прослывшего полоумным словацкого барона.

— Говорите, слушаем!

— При нынешней политической ситуации, — плавно, без малейшего смущения начал Коперецкий, — когда грозные тучи собираются над нашей отчизной и его апостольское величество император и король возложил на меня управление этим благородным комитатом…

— Он мог бы поступить и умнее! — выкрикнул из-за колонны какой-то пухлый человечек. Ответом были веселые смешки и беспокойное движение в зале — такое волнение проходит по пшеничному полю, когда налетает ветер. Кое-кто был возмущен: «Короля-то к чему обижать?» Другие отозвались одобрительно: «Эх, не повредит и королю, коли ему икаться будет!» Словом, поднялась все опошляющая болтовня. Коперецкий помолчал, но тишина не восстанавливалась, поэтому он сам вынужден был повысить голос:

— Спокойствие вселяется в мое сердце, ибо я чувствую добрую волю, излучаемую всем существом тех, кто собрался здесь, и знаю их мудрость, с помощью которой мужи, управлявшие этим комитатом, всегда находили правильный путь между Сциллой и Харибдой, ибо их вела всегда тройная путеводная звезда: любовь к отчизне, истина и справедливость.

— Ба! — вскочил удивленный редактор Клементи, будто неожиданно увидел доброго знакомого. — Это же речь вице-губернатора! Да провались я на месте, если он не пародирует ее. Тсс! Тише! Послушаем, послушаем, господа. Ого, да ведь это же страшно интересно.

Словно огонь в степи, от уха к уху летели слова о том, что губернатор глумится над Полтари, гениально заучив с одного раза его речь и повторяя ее слово в слово. Да, видно одурачили нас! Это великий талант. А ну, послушаем, послушаем его!

И вдруг наступила такая тишина, что слышно было, как тикали знаменитые патекские-часы в жилетном кармане у старого инженера Мелфеллера. Коперецкий опять стал говорить тише:

— У вас, уважаемая административная комиссия, положение особое. Я приехал сюда вовсе не отдыхать в кресле, набитом розовыми лепестками, я приехал на поле битвы, для больших деяний. Вы, кучка венгерцев, окруженная людьми других национальностей, ведете здесь ожесточенную борьбу. Права, завоеванные вашей собственной кровью, вы делите с ними добровольно и по-братски. Но разве можно их назвать при этом братьями? О нет! Вы стоите друг против друга, как олени и охотники.