Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT

— Кто такой Михай Тоот?

— Какой-то богач, я с ним незнаком. Обычно его зовут «Американцем». Говорят, у него красавица дочка, завидная партия.

— Ага! Что-то я уже слышал об этом.

— Так вот у этого Михая Тоота собрались охотники, и двое из них — Янош Хомлоди и Карой Ности, близкие родственники вашего тестя — посвящены в эту затею, но только они двое. Оба весьма порядочные люди, которые…

— Да не начинайте вы, amice, с Адама и Евы, — нетерпеливо перебил его Коперецкий.

— План сводится к тому, что когда поезд подойдет к станции Рекеттеш, наши доверенные люди из охотничьего домика как бы случайно окажутся там, и господин Хомлоди (с ним вы, господин барон, знакомы по «Казино») выкрикнет ваше имя, вы же выглянете в окно и из вежливости сойдете, чтобы пожать своим приятелям руки и перекинуться несколькими словами. Так, слово за слово (они-то будут ловко затягивать беседу), а поезд тем временем тронется, и ваше высокоблагородие останется на станции. Я начну отчаянно вопить, но тщетно, вы будете браниться, потом отдадите себя на волю судьбы. Вечер проведете у Тоотов, после ужина сядете в коляску, поедете кружным путем и с западной стороны подкатите прямо к комитатской управе, где мы будем ждать вас уже с разобранной постелью. Все просто, как колумбово яйцо.

— Гм, — произнес Коперецкий, благодарно моргая, — только стыдно мне чуточку, как бы за труса не посчитали.

— Этого быть не может. Всем совершенно ясно, что это была vis major [39] Превосходящая сила (лат.) .

— Ну, а вы-то что будете делать? Яичницей вас наградят?

— У нас роль легкая. На станции Димока в поезд сядет депутация, в числе ее будет и господин Ности, который поверит нашему рассказу о том, как вы фатально отстали от поезда, будет бранить железную дорогу, грозиться, что сделает интерпелляцию министру, во всем будет винить враждебную партию — дескать, это ее коварные происки, они подкупили кондуктора, машиниста — и потребует расследования. Словом, так обделает все дело, что еще мы капитал себе наживем. Ситуация уже стала казаться Коперецкому забавной.

— А что будет с толпой, которая ждет на улице и на вокзале? — спросил он, ухмыляясь — они сядут в калошу, оскорблять-то будет некого.

— Разве что мою пустую коляску.

Тоже не придется, она, правда, будет ждать перед вокзалом но мы как только приедем туда, тотчас отправим ее за вашим высокоблагородием в Рекеттеш, где вы отстали от поезда. Но ПУСТЬ вас это не беспокоит, это только трюк, чтоб отвести им глаза. В той коляске вам негоже было бы ехать. А обо всем прочем будет осведомлен господин Хомлоди.

— Теперь уже и я кое-что мерекаю, ответил Коперецкий и, оживившись, здорово хлопнул Бубеника по спине. — Ну, остолоп, теперь уже можешь втянуть свою дурью башку.

В связи с новым назначением комитат и впрямь кипел негодованием. Сторонники правительства злились потому, что нового губернатора назначили не из их среды. С незапамятных времен к ним не назначали чужаков. Даже в период провизориума [40] Провизориум. — Имеется в виду так называемый второй период абсолютистского режима в Венгрии (1861–1867). всегда находили дома какого-нибудь шельму. Надо же было именно сейчас так опозорить комитат! И кого — словацкого барона! Будто коня Калигулы прислали. Нет, хуже! Конь Калигулы хотя бы принадлежал Калигуле, а Коперецкий был даже не министерским конем, а попросту лошадкой старика Ности. Простецкие высказывания барона, анекдоты об его невежестве и сумасбродстве подавались в светских салонах, словно пикантная икра, возбуждая жажду сопротивления у тех, что ездили в колясках, запряженных четверкой. Двухлошадные господа и ремесленники принадлежали к оппозиции; им тоже не нужен был Коперецкий — но по той причине, что он ставленник правительства и зять мамелюка [41] Мамелюки — ироническое прозвище сторонников правительственной партии в венгерском парламенте. Ности, а еще потому, что его звали Израилем, что наводило на мысль о том, будто он имеет какое-то отношение к иудейскому вероисповеданию. Чиновники и различные поставщики, замешанные в авантюре с регулировкой Дика, восставали против него в уверенности, что правительство хочет руками Коперецкого разгрести эту вонючую помойную яму. Протестанты не желали его, как католика, католики же считали, что он вышиб из губернаторского седла клерикала графа Топшиха, и тоже сердились. Короче говоря, для кипения страстей нашлись тысячи причин, и комитат был похож на взбаламученное море. Все бегали, сновали, бунтовали, только семейство Ности, точно фаланга, насмерть стояло за нового губернатора. Но, может быть, волны пенятся е такой силой только на поверхности? Может быть, это просто типичные метания венгерской души, а в глубине все спокойно? Что знает глубина морская о бороздящих ее поверхность тяжелых галерах и что знает Ваг о веслах проворных лодочников, проводящих борозды по его водам?