Стефан Жеромский - Луч

Установив этот факт, Радусский оставил адвоката и занялся докторшей. Его любопытство было возбуждено до предела; он чувствовал, что силой своего взгляда способен вырвать тайну из мрака ночи, из пучины океана, из недр земли. Лицо пани Марты было совершенно равнодушно, но иногда по нему пробегала скрытая усмешка, подобная холодному свету осеннего солнца, скользящему по унылым, бесконечно печальным полям. Выбрав минуту, когда Радусский, казалось, смотрел в другую сторону, пани Марта подняла ресницы и устремила свои светлые ястребиные глаза на Кощицкого. У Радусского все внутри задрожало, словно кто‑то неожиданно пырнул его ножом. Доктор лежал неподвижно, даже стонать перестал. Вдруг он закашлялся, и после нескольких безуспешных попыток процедил сквозь зубы:

— Пан… пан Радусский, вы собирались… вы собирались читать…

— Да, правда, я ведь принес книжку, — сказал Радусский и разложил на коленях «Жития». — Хотите послушать жития святых? — улыбаясь, а обратился он к больному.

— Жития? Все равно, все равно! Читайте же! Почему вы не читаете, черт возьми!

— Янек — и жития святых… — тихо проговорил Кощицкий, обращаясь к пани Поземской. — Все вверх дном пошло…

Пан Ян раскрыл книгу и начал читать житие Павла Пустынника, написанное святым Иеронимом. Он читал о том, как при Валериане во время гонения Павел, обученный греческим и египетским наукам, оставил большое богатство и семью, бежал в сирийскую пустыню и сто тридцать лет прожил в пещере; как святому Антонию, который в другой пустыне девяносто лет вел отшельническую жизнь, было знамение во сне, чтобы он шел к Павлу; как оба святых встретились у входа в пещеру и как расстались.

— Скучная история! — воскликнул доктор с гримасой. — Скучно, скучно… К чему мне все это?

— Подождите, сударь, — гневно сказал Радусский и продолжал читать о том, как Антоний вернулся в монастырь, опустошенный сарацинами, и как снова пошел в пустыню. Наконец он прочел следующее место:

«И когда засиял день и осталось три часа пути, он увидел между сонмами ангелов и хорами апостолов и пророков Павла, снежной белизною блистающего, к небу восходящего. И тотчас пал ниц и голову свою песком посыпал, плача и рыдая:

Зачем меня, Павел, оставляешь? Зачем уходишь, не простившись? Так поздно я узнал тебя и так скоро ты уходишь..

Говорил потом блаженный Антоний, что остаток пути он пролетел, как птица. И недаром. Ибо, войдя в пещеру, он увидел коленопреклоненное, с руками воздетыми горе мертвое тело. Облачив умершего и вынеся его из пещеры, Антоний пропел над ним псалмы и песнопения по христианскому чину и скорбел, что нет у него лопаты и нечем ему вырыть могилу. В смятении, не зная что делать, говорил он сам с собою:

Если в монастырь вернуться, туда три дня пути; если тут остаться, ничего не сделаю. Пусть же тогда умру, как заслужил, и, пав рядом с воином твоим, Иисусе, испущу дух.

И когда он так размышлял, два льва, прибежавших из дальней пустыни, подлетели к нему с растрепанными гривами. Антоний сперва испугался, но, вознесшись к богу духом, будто тихих голубей увидел. А они, подбежав прямо к телу блаженного старца, остановились и, униженно виляя хвостами, легли у ног его, рыкая громким голосом так, что Антоний уразумел, что они плачут. Потом они стали неподалеку рыть когтями землю и, попеременно выбрасывая песок, выкопали могилу для одного человека. И тотчас, как бы требуя награды за работу, подошли к Антонию, шевеля ушами и склонив выи, и лизали ему руки и ноги. И он уразумел, что они просят его о благословении».

Дочитывая последние строки, Радусский мельком взглянул на лицо больного и тотчас бросил книгу. По — земский без посторонней помощи поднял свою страшную, точно у кондора, голову с прилипшими к черепу мокрыми волосами, широко открыл глаза и с невыносимой пытливостью смотрел на черные строки.

— Кто это писал? — резко спросил он.

— Святой Иероним.

— Иероним?

— Да.

— Это, кажется, авторитет?

Радусский невольно улыбнулся.

— Да… авторитет… — ответил он тихо.

Больной опустил голову на подушки, закрыл глаза и прошептал про себя:

— Умер с воздетыми горе руками, и львы вырыли ему могилу…

Адвокат неподвижно сидел в кресле, подперев голову рукой, и не спускал глаз с Радусского. Брови у него сдвинулись, лоб наморщился, словно он напряженно обдумывал какой‑то сложный вопрос. Пани Марта смотрела на больного сухими, но такими потускневшими глазами, что, казалось, взор ее подернут слезами. В комнате царило молчание.