Александр Богданов - Перед рассветом

Василиса не сдается и настойчиво просит:

— Кому же какая убыль, дедушка, от того?.. Ну, приду я к нему на часочек, посижу, а потом и уйду!..

Спорит Потапыч:

— Теперь уже на часочек захотелось?.. Ах ты, Сидорова коза-дерюза, драть тебя некому!.. Вот погоди, хрестному скажу, — задаст он тебе утреню с перезвоном…

Слышно, как Василиса смеется. Шуршит ее новый ситцевый навощенный платок; для Тартыги она обрядилась в лучшее, что имела.

— Што ж мне хрестный?.. Нешто страннего человека уж и пожалеть нельзя?.. Мне, дедушка, в узелке пирога бы ему передать!..

— Пирожок, што ж, пирожок можно…

— А самой нельзя?

— Нельзя… Ну, давай пирожок, курва тебя залягай!..

Тартыга приставляет ко рту руку трубочкой и кричит в скважину:

— Василиса!

Василиса уныло стоит на месте… Потапыч смягчается и говорит:

— Подь, сходи на минутку… Только смотри — с задов обойди, штоб не встретил никто.

Оба ищут щели, через которую могли бы переговорить. Тартыга вытаскивает из паза кусок пакли, припадает к образовавшемуся отверстию глазом и шепчет:

— Василиса…

Другой глаз снаружи припадает к той же щели… Василиса обрадованно шепчет:

— Здравствуй, Григорий!..

— Здравствуй! Спасибо, что пришла…

— Не по што!.. Пирог тебе принесла с капустой…

— С капустой… Это хорошо… А что же вчерась не забегала?..

— Хотела забежать, да матушка не пустила…

— Та-ак, — протяжно говорит Тартыга…

Свидание в необычной обстановке придает чувству обоих особую жуткую и заманчивую прелесть…

— Ты бы табачку расстаралась, — говорит Тартыга. — Курить смерть хочется. Почитай с самого утра не курил…

— Принесу, — отвечает Василиса.

Ей жалко Тартыгу… В узкую щелочку она всматривается одним глазом в него, невидного ей и непонятного… Участливо спрашивает:

— Скушно сидеть?

Тартыга подбадривается и уверенно говорит:

— Пустое!.. Отсижу еще сутки, а потом… Попомнят они Тартыгу…

Василиса вздрагивает… Тьма обступает ее кругом, и в этой тьме Тартыга представляется таким таинственным и сильным, как в сказках.

— Ты чего, Григорий, удумал?..

— Ничего… Коли оказия подвернется, — спуску тоже не дам… — загадочно произносит Тартыга.

Разные мысли кружат в его голове. И ему самому начинает казаться, что его угроза не пустые слова и что он способен сделать что-нибудь необычное и большое…

Василиса глубоко вздыхает.

— Григорий…

— Что?

— Поп про тебя спрашивал… Мужики надысь говорили…

— Чего говорили?

— А разное… Говорили — правда ли, нет ли, — будто ты земского боровом обозвал… А потом будто земский осерчал и хотел тебя вдарить… А ты взял вот так ево за руку да и вывихнулся… Правда ли, нет ли?

— Брешут мужики, — отвечает Тартыга. Но ему приятно, что о нем идет прикрашенная народная молва. Он приосанивается и придвигается ближе к щели.

— Ну, а еще что говорили?

— А еще говорили, что грозил ты земскому… «Я, говорил, у князя младшим дворником служил, и князь меня так любил, што по десять рублев на чай давал… Ничего для меня князь не пожалеет… Я и на вас, говорит, суд найду… А то так и без суда…» Это значит красного петуха под крышу али ещо што…

Лицо Тартыги остро и любопытно вытягивается…

— Н-н-у-у? Так и говорили?..

— Так и говорили… Засудят они тебя, Григорий… Убьют вот здесь, как летось одного страннего так-то убили… Убьют, скроют — и концов не найтить…

— Не бойсь, не убьют.

— Теперь по селу такая галдеж… Только и разговоров, што о тебе.

— Ну-у!

— Право слово!.. Еще говорили, что попа на дороге ты встретил, палкой хотел вдарить…

Тартыга удивляется и вытягивает шею… Так занятны все эти новости, рассказы о том, чего не было.

— За што же попа-то? — спрашивает он.

— А это тебя знает, за што…

— Ну, а поп што?..

— Поп поднял, слышь, рясу да в проулок бегтить…

— Бегтить?..

— Бегтить…

— Так ему и надо, — удовлетворенно говорит Тартыга, как будто все, о чем рассказывает Василиса, происходило на самом деле и участником этого был не Тартыга, а кто-нибудь другой.

— Что же поп мужикам сказал?

— Што сказал… Сказал, што такими, как ты, Сибирь заселяют. Я сама слышала… С матушкой огурцы в кадке перекладывали — опять тебя вспоминали… Таким, говорит, как он, надо колодки на ноги набивать…

Тартыга возмущается:

— Уж и колодки! Заколодили бы всех, да над кем пановать будут…

Молчание… Тартыга размышляет о том, как диковинно складывается его бродяжная жизнь. И в тихой темноте ночи придвигается близко к нему какая-то необъяснимая и новая сила, властно и крепко соединяющая его со всем, чем волнуется и живет деревня…