Александр Богданов: Перед рассветом

Тартыга пробует опять заснуть и не может. Вслушивается, как кашляет мать Игната хлябающим кашлем. И ему начинает казаться, что из углов избы со всех сторон окутывает его, как душная овчина, серая деревенская забота.

Он поднимается и свешивает со скамьи босые ноги. Так долго сидит он один. Неясные шорохи стелются вокруг него, подползают совсем близко и напоминают обо всем, чем полна жизнь Игната и Агафьи: нужде, болезнях, скорбях и труде… И душу тихо начинает сверлить тоска от создания, что нечем пожечь.

«Не пойти ли по холодку?..» — думает он, точно убегая от своих мыслей. Встает и смотрит в окно…

Стожары уже высоко, и звезды перед рассветом побледнели.

— Да, надо идти, — решает он.

В потемках одевается, нащупывает рукой железную скобу двери, выходит в сенцы… Наталкивается на что-то мягкое, лежащее на полу. Спит «конопатый» с женой. «Конопатый» просыпается, слепо шарит вокруг себя и вскрикивает:

— Кто тут, спаси помилуй…

— Я, Григорий. В город иду…

«Конопатый» встает… Спросонья он плохо соображает и потому удерживает Тартыгу слабо:

— Надумал-таки?.. А?.. Оставался бы…

— Пойду, дядя Игнат, спасибо!.. Когда-никогда, надо идти.

— Може, хлеба надо али чего?

— Не надо!.. Спасибо!..

Тартыга разыскивает кузов и дорожный подожок. Агафья бормочет несвязно сквозь сон… Ее не будят. Игнат босой и без шапки провожает Тартыгу за ворота. В длинной рубахе распояской он при свете луны похож на старика и вблизи весь сизый и сырой…

— Ну, прощавай!

Они подают руки и, сами не зная почему это так выходит, вдруг по-мужицки облапливаются, подтягивают друг друга за шеи и сочно, три раза, губы в губы, целуются…

— С богом, — дружелюбно говорит Игнат. — Коли случится работа — напишешь?

Тартыга кивает головой.

— Напишу.

За селом степь обнимает его широким простором… Уверенно он шагает по холодку и звонко стучит палкой по жесткой, хорошо накатанной дороге. Думается о Василисе, об Агафье с Игнатом, о старухе — не умерла бы она, о Науме, с которым на прощанье так и не пришлось повидаться… Мысли, как длинные, неразорванные нити, все время тянутся от деревни вместе с ним, и среди тихого трепета полей он несет их в голубую даль, где на неясных гранях земли и неба уже протянулись нежные первые полоски рассвета.

1912.

Стрелять — воровать.

Бусать — пить.