Александр Богданов - Перед рассветом

Тартыга некоторое время размышляет над словами Игната и потом спокойно отвечает:

— А, это уж я про себя мекаю, есть ли мне дело, или нет.

«Конопатый» одобрительно поддакивает ему:

— На меня осерчали… Брыкнулся я в них тоже… Спрашивайте, мол, не меня, а Григорья… Што ж тогда его с земским не осилили?

Тартыга радостно вспыхивает и благодарными глазами смотрит на Игната.

— Так, так, дядя Игнат…

Оба молчат. То, о чем думает один, неуловимо передается другому и родит в обоих согласную и крепкую близость…

Тартыга встает с лавки и успокоительно говорит:

— Ты не тревожься, дядя Игнат… Я ведь уйду… Вот посижу малость, да и пойду…

Игнат испуганно вскакивает следом за ним… Лицо его становится виновато-растерянным и смущенным, — он как будто сожалеет о том, что так некстати затеял этот разговор, и теперь хочет загладить свою вину… Он протягивает к Тартыге руки и говорит:

— Што ты, милай… Нешто я к тому, штобы ты уходил? По мне, живи, сколь хочешь. Ноне, слава богу, хлеб уродился, — чать, лишним куском не объешь. Заработаешь.

Агафья тоже огибает стол и заговаривает с Тартыгой: — Што ж нам ноне земский? Это вот летось в ссуду хлеб получали, так земский с попом, кому хотели, тому и писали. Богатому мешок, а бедному шишок…

Тартыга растроган и глядит повлажневшими глазами то на Игната, то на Агафью. Светлая нечаянная радость вспыхивает внутри его, растет горой и подступает к самому горлу… Хочется ответить чем-нибудь таким же добрым и незабываемым на всю жизнь… Из многих нахлынувших мыслей хочется выбрать одну — простую и любовную, как просто и любовно все, что движется в тесной тишине избы. Тартыга не находит таких слов и только умиленно говорит:

— Спасибо, родные!.. Спасибо!..

Игнат и Агафья заботливо усаживают его. Игнат по-дружески кладет на его плечо руку.

— Нет, не гоже, Григорий, ты удумал… Как же это в непутевое время идти?.. Ровно вор ты, али палкой кто тебя гонит… Ты хоша переночуй, до утра обожди… Честь честью соберем тебя, проводим честь честью, — как быть…

Тартыга весь во власти этих ласк.

— Спасибо, Игнат, и тебе, Агафьюшка, спасибо.

Агафья суетится около лавки, прибирает со стола и ухаживает с материнской нежностью:

— Так-то лучше будет… Ложись-ка вот здесь, на лавке, да и спи до утра. — Она сносит тряпье на сундук и из угла заботливо продолжает: — Будешь, Григорий, стелиться, — в головы мужиков чапан возьмешь.

Тартыга ничего не отвечает. Душой его завладевает прилив нежности и любви. Ему кажется, что он не заслуживает всех этих забот, и думает о том, сможет ли он, и сумеет ли он отплатить за все это добро…

На печи возится, протяжно стонет и с удушливым надрывом кашляет старуха, мать Игната. Тартыга вздрагивает и смотрит в угол на печь.

Старуха свесилась головой на край печи, — белеют растрепанные космы, выбившиеся из-под грязного, замызганного платка, с хрипом вылетают слова:

— Игн-а-ат…а-а-а…т!

Игнат подходит к печи…

— Пи-и-ить…

Игнат молча черпает из кадки ковшом воду и подает матери. Та припадает к ковшу, жадно отпивает несколько глотков и подает ковш обратно. Игнат сплескивает остатки в помойную лохань и кладет ковш на лавку.

— Что у вас с бабушкой? — спрашивает Тартыга.

Игнат возвращается к домашним тревогам, лицо его сразу тускнеет, глаза быстро уходят вглубь, и он отвечает глухо:

— Запритчила старуха… С самых полден животом мается…

Тартыга против воли начинает думать о старухе. И чем больше думает, тем сильней завладевает им желание сделать что-нибудь такое, отчего всем в избе стало бы легче и свободней жить. Но ничего такого он не находит, неприятная тяжесть наваливается на него, и он говорит досадливо:

— Не надо бы сырую воду давать… От сырой воды вред.

— Што ж поделаешь, — соглашается Игнат. — Как утица, пьет да пьет… Кабысь не померла…

— За ночь-то, чать, не помрет, — вставляет свое слово Агафья.

Голос у обоих спокойный и одеревеневший, видимо оба примирялись с мыслью о смерти старухи.

Потом Игнат и Агафья уходят в сенцы, где спят.

Тартыга тушит лампу и ложится на скамье. Мысли бесконечно бродят в голове, сменяются одна другой и мешают стать, Но от шатавья за день по селу он сильно устал и вскоре засыпает молодым, здоровым сном.

Перед зарей он просыпается. Старуха ворочается на печи, стучит сухими костями по вытертым кирпичам… Одному из ребят что-то почудилось во сне, и он испуганно вскрикнул. Мышь у сундука воровато скребет зубами по дереву.