Иосиф Опатошу - В польских лесах

Он сидел у двери. Ноги его затекли так, словно не принадлежали ему. Начинало светать. Он хотел вспомнить, что ему снилось, но не вспомнил, а только почувствовал усталость. Он встал. Ноги кололо, будто булавками; и он принялся, хромая, ходить туда-сюда по комнате. Так он ходил изрядно, а потом вдруг остановился у стола. Он долго рассматривал лежащую на столе книгу и несколько раз прочитал: «Книга великолепия». Он вспомнил сразу весь свой сон. Он не был потрясен, а только тихая печаль охватила его, наполнила его сердце. Эта печаль не причиняла ему боли, не волновала. Она только непрерывно баюкала его и убаюкивала.

Ему стало ясно, почему люди, потрясающие миры, отдающие жизнь за новый смысл, не оставили после себя никаких сочинений. Каждый раз находился какой-нибудь ученик или ученики. Они-то и писали от имени ребе. И хорошо, что так!

Он взял в руки «Книгу великолепия», напечатанную в Салониках. Как убого, как убого! Тень тени! Какое отношение имеет этот паренек к светлого образа Диего Пиресу? Диего Пирее — Шломо Молхо — Элияу-пророк, который приходит известить мир о том, что Мессия сидит у ворот Рима. Он передает миру Божье слово о том, что Тибр выйдет из берегов и затопит этот грешный город. И Климент VII покидает в страхе свой дворец и бежит…

Постучали в дверь.

Мордхе открыл. Молодая служанка принесла ему завтрак. Она поводила узкими, не совсем еще развившимися плечами, желая обратить на себя внимание юноши, и долго возилась, ставя пищу на стол.

Мордхе ходил взад и вперед, будто в комнате никого не было, но, когда служанка собралась уходить, он ее остановил:

— Фрейда, ты вчера видела пожар?

— Какой пожар?

— Ничего не знаешь?

— А разве горело что?

— Двор ребе…

— Матушки! — схватилась девушка руками за голову. — Не может быть! Если б что-нибудь, упаси Боже, случилось, Трайна-булочница знала бы, а она ничего не говорила! Нет-нет, — Фрейда заулыбалась, слегка кокетничая, — Мордхе, наверное, шутит!

— Я не шучу, — сказал Мордхе мрачно, но сам тоже начал сомневаться.

— Я только вымою посуду, — девушка открыла дверь, собираясь уйти, — и пойду сейчас же в город. Не может быть, не может быть!

Мордхе принялся за еду. Глотал, не разжевывая, одновременно соображая, не приснилось ли ему в самом деле, что двор горел… Да нет же! Двор горел! Он уверен в этом! Босой Исроэл поджег его! Двор должен был гореть!.. Что? Должен был гореть? Значит, он сам не уверен… Мордхе встал, отодвинул от себя пищу, стал напряженно вспоминать все подробности вчерашнего вечера. А босого Исроэла он разве вчера вечером не встретил? Не видел пляшущую Темреле? И дама под вуалью разве не сидела у него на коленях? Душка разве не выходила в одной рубахе?.. Итак, горел ли действительно двор или все это было сном? Может быть… А проповедник? А то, что Йосеф Каро вошел в пещеру рабби Шимона бар Йохая, ему тоже показалось… Помни о почтении! Ты сравниваешь себя с Йосефом Каро, со Шломо Молхо? Это великие люди, избранники, показавшие миру, что Израиль есть главная тайна творения, что Израиль, Тора и Творец, да будет благословенно Имя Его, едины. Это люди, которые с радостью погибли ради освящения Имени Божьего…

А ты?

Его мозг начал работать быстрее, ни на минуту не давая ему покоя, словно держал его на цепи. Мысли, как стаи птиц, вдруг налетели откуда-то, бурлили в мозгу, исчезали, не оставляя следа, а за пустотой поминутно слышались отзвуки смеха… Он подошел к окну, ощущая биение собственного сердца, начал дышать на замерзшее стекло и пристально всматриваться. Между деревьями мелькали Фелиция с Комаровским. Юноша тяжело задышал, с мукой взирая на это, потом отвернулся и снова сел к столу. В самом деле, какое ему дело до Фелиции? Она ведь ему совершенно чужая! Смех в саду не прекращался. Мордхе вскочил, наглухо закрыл ставни и задернул занавески. Он шагал по комнате, как зверь в клетке, и когда смех в саду стих, остановился и прислушался. Потом раздвинул занавески, открыл форточку и стал смотреть, как парочка то исчезает за укрытыми снегом деревьями, то снова появляется.

Видения одно за другим проносились перед глазами Мордхе, словно связывая его. Он прислонился лбом к замерзшему стеклу и ощутил в себе тихую печаль.

Фелиция, Фелиция!..

Твой возлюбленный вошел в святая святых, пронзил завесу, и мы истекаем кровью.

Фелиция, Фелиция!..

Пусть ты даже в тысячу раз прекраснее Клеопатры! Что с того? Подобно Беренике и Эстерке, ты будешь только наложницей!