Иосиф Опатошу - В польских лесах

Мордхе очнулся, ему стало стыдно, что в голову лезут глупости. Он протер глаза и огляделся.

В бричке несколько хасидов склонились над узлом: ели лук с хлебом и слушали, как рассказывает самый пожилой хасид:

— … к вечеру вошла жена ребе, вынула из книжного шкафа книгу Иова и поднесла ребе. Ребе тотчас встал, пошел в микве [25] Микве — бассейн для ритуальных омовений. , совершил омовение и после молитвы кануна субботы попросил Хаима спеть. Старый Хаим, свой человек в доме ребе, удивился: «Как, ребе, ведь в доме лежит покойник! Вы же в трауре!» «Хаим, — ответил ему ребе, — в субботу еврей должен веселиться. Пой!»

Мордхе встречал хасидов, оставивших дома жен и детей и неделями тащившихся по дорогам, у которых так велика любовь к ребе, что, несмотря на все лишения, они пускаются в путь пешком. А он, Мордхе? Едет барином, взял с собой еды на десятерых, денег имеет в избытке, и дурные мысли не покидают его.

Удрученный, лежал наш герой на соломе, страдал от сознания своей греховности и размышлял о необходимости стать другим человеком. В конце концов он решил, что попросит ребе руководить им, если…

С широких полей со свистом налетел ветер, остановился посреди дороги, закружился винтом, увлекая за собой листья, солому, вообще все, что попадалось на пути, и поднял столб пыли до неба. Вдруг стало темно, черная туча низко нависла над головой, будто собираясь рухнуть на землю. Лошади начали фыркать, хлестать себя хвостами, навострили уши, как перед опасностью, и понеслись что есть силы.

Молния прорезала тучу. Тут же раздался гром; загремел так, будто хотел рассечь небо на части, и на землю обрушились крупные, как град, капли дождя. Пассажиры шутили, они не боялись дождя, зная, что он скоро пройдет: это ведь был летний дождь. Дождь, однако, усиливался и превратился в ливень. Бричка остановилась. Пассажиры полезли под воз. Мордхе накрыл реб Иче мешком. Сам он отвязал багаж, прикрепленный между задними колесами, сел на него и смотрел, как хлещет дождь.

Лошади стояли в воде, испуганно жались друг к другу, опускали головы, и на мордах у них отражалась такая глухая беспомощность, что к ним нельзя было не испытывать жалости.

Стало светлее: дождь прошел. Поля, деревья, травы — все после дождя как будто ожило, да и воздух стал свежее.

Ночью Мордхе проснулся. Все в бричке спали, подложив себе узлы под голову. Страшная тоска вдруг овладела им, захотелось вернуться домой. Еще его злило, что лошади тащатся так медленно, а возницу это ничуть не волнует. Возница, седой, согнувшийся в три погибели, как-то странно сидел на козлах, правым глазом поглядывал на пассажиров, а левым — на лошадей.

Мордхе видел, как его собственная тень бежит за возом, поднимается, пляшет. Его начало знобить, комок подступил к горлу, глаза заволокло пеленой. Злость прошла. Он чувствовал только тоску и отдал бы теперь все, чтобы оказаться рядом с Рохеле. Он был уверен, что больше уже никогда ее не увидит. Она выйдет замуж за кузнеца или арендатора… У Мордхе не было сил развивать дальше эту мысль. Он прикусил губу, старался удержать рыдания. Он лежал молча, но все в нем плакало.

Внезапно он увидел, что возница смотрит на него правым глазом, и вздрогнул. Почему тот не спит? Таскается всю жизнь по дорогам. Сидит всегда на облучке и играет глазами, как черт: один туда, другой сюда.

— Дедушка, вы спите?

Старик, не пошевелившись, ответил:

— Нет, а что?

— Мне показалось, вы дремлете.

Тогда возница, повернув лицо, посмотрел на Мордхе обоими глазами.

— Ох, дитя мое, не те времена! В старости не спится! Люди молят Господа Бога о том, чтобы дожить до старости, но поверь мне: быть старой развалиной… Лучше… гм… Ладно, нельзя грешить; как там сказано: «Не оставь нас во дни старости…»? Понимаешь, раньше, когда моя старуха, будь благословенна ее память, была жива, я медленно тащился по тракту с лошадьми, даже облокачивался и немного дремал. Но с тех пор, как она умерла, скажу тебе честно: моя жизнь кончена! В дом войти не могу, что-то гонит оттуда, братец! Как будто черти сорвались! Пусто в каждом уголочке! Ни детей, никого нет, не с кем слова сказать! Я должен сам себе на старости готовить пищу! Сидеть ночью на козлах — это самое большое теперь для меня удовольствие! Сижу себе, отпускаю вожжи и думаю о своей старухе, разговариваю с ней…

Тут в голосе старика послышались слезы; он отвернулся.

Дрожь пробрала Мордхе. Он долго думал, что бы такое доброе, умное сказать бедняге, хотел его утешить по примеру реб Иче, но ничего так и не смог придумать, а старик так ему полюбился. Тогда Мордхе просто вынул из чемоданчика бутылку водки и угостил старика.