Томас Вулф: Портрет Баскома Хока

Эту заметку Джеймс углядел, когда наклонялся отхлебнуть из чашечки кофе. Имя У. Уэйнрайта Парсонса бросилось ему в глаза и ослепило. Стукнула отставленная чашка. Джеймс принялся читать. Он не столько даже читал, сколько молниеносно пожирал глазами абзац за абзацем. Во весь опор несся по полосе, вырывая из нее разрозненные фрагменты — только то, что нужно! — пока не засиял перед ним ясный пламень истины. Затем, окончив чтение, целую минуту сидел неподвижно, с видом совершенно остолбенелым. Наконец он поднял развернутую газету в обеих руках, многозначительно хлопнул ею по столу, откинулся на своем массивном стуле и, устремив прямо перед собой невидящий взгляд — куда-то вдаль, туда, где кончалась необъятная полированная ширь стола, — произнес медленно и очень раздельно:

— А — ч-черт — бы — меня — побрал!

Как раз в этот момент вошел Подлиза, принес овсянку, от которой валил густой пар, и раболепно придвинул хозяину тарелку. Джеймс от души плеснул в нее сливок, щедро закидал сахаром и яростно в нее вкопался. После третьей ложки он опять помедлил, поднял в одной руке газету, уставился было в нее, с нетерпеливым кряхтеньем отбросил, сунул и рот ложку овсянки, но и конце концов не сдержался — проклятая газета тянула к себе, завораживала, — взял ее, пристроил стоймя к кофейнику, так что обличительная статья оказалась прямо и точно перед его ледяными глазами, и перечитал — медленно, внимательно, пристально, слово за словом и запятую за запятой, а в промежутках между ложками горячей овсянки, ворчливо покряхтывая, невнятно, себе под нос, комментировал:

«Я так любила Вилли…»

— Вот дьявольщина!

«Вилли всегда восхищал меня своей любовью — он был такой внимательный, нежный, романтичный…»

— Ах ты дрянь сладкоречивая, пакость двуличная!..

«Мистер Парсонс широко известен как автор книг на темы религии…»

Джеймс яростно вкопался в овсянку, проглотил.

— На темы религии! Ххэ!

«Директор… церковной школы… при фешенебельной епископальной церкви святого Балтазара… в приходском управлении состоят… мистер Джеймс Уаймэн-старший…»

Джеймс застонал, схватил подлую газету, сложил ее и шмякнул ка стол заметкой вниз. Подоспела яичница с ветчиной, и он злобно за нее принялся, ел в сосредоточенном молчании, время от времени нарушаемом лишь сердитым кряхтеньем. Когда Джеймс поднялся из-за стола, он снова был собран, его яркие голубые глаза опять были холодны и тверды как горный лед, а таящаяся в уголках рта едва заметная мрачная усмешка стала еще более колючей и едкой, еще более беспощадной, чем была когда-либо прежде.

Он бросил взгляд на газету, нетерпеливо хмыкнул, пошел к двери, помедлил, оглянулся, повернул назад, с кряхтеньем возвратился, поднял газету, сердито запихнул ее в карман и вышел в необозримый вестибюль. У наружной двери помедлил, взял котелок, плотно надел его на свою хорошо вылепленную голову — чуть-чуть небрежно, слегка набекрень, — сошел по ступенькам вниз, отворил невероятных размеров дверь, вышел на улицу и стремительно зашагал по ней, потом повернул налево, и вот он уже на Пятой авеню.

По одну сторону — парк, юная зелень деревьев; на улице движение все оживленнее, все гуще потоки транспорта, несущегося мимо; торопливые толпы народу; а прямо впереди слепящий жаркий блеск и неистовый город, утес за утесом, — и утро, сияющее утро на высотных башнях; и тут же некий престарелый господин, в глазах которого бушует ледяное пламя, — вот он идет, щеголевато и размашисто шагая под уклон в теснине улицы, буркая себе под нос:

— «Вослед за Господом»… Ххэ!

— «Да вразумит меня слово Твое»… Ххэ!

— «Путем искушений»…

Вдруг он выхватил сложенную газету из кармана, перевернул другой стороной и снова впился глазами в статью, сопоставляя даты. Прячущаяся в уголках рта едва заметная мрачная усмешка стала чуть мягче.

— «Песнь Соломона»!..

Усмешка стала шире, захватила все лицо, щеки порозовели, а старческие глаза так и лучились, когда он, по-прежнему пристально вглядываясь, перечитывал название последней упомянутой в статье книги.

— «Излияние Святого Духа»!..

Беспечным жестом он хлопнул себя сложенной газетой по бедру и, уже окончательно повеселев, себе под нос подхихикивая, пробормотал:

— Вот те и на! Не замечал я, чтобы этакое в нем таилось!

Thomas Wolfe: The Critical Reception. N. Y., 1974, p. 226.

Напечатана в журнале «Иностранная литература» 1971, № 7.