Август Стриндберг - Серебряное озеро

— В таком случае тебя закрою я! — сказал прокурор.

— Будь любезен! Но сам я не закроюсь ни за что на свете.

Эта заранее заготовленная реплика имела успех, и Черне рассмеялся.

— Вот видишь, — торжествовал Асканий, — я всегда держу слово, так что мне никто не может убавить гонору.

Прокурор вытащил ключ от сеней снаружи и вставил его изнутри. На этом дело было кончено.

— А теперь давай выпьем на прощание по рюмочке, — предложил Асканий, снимая с полки высокую узкую бутыль в соломенной оплетке.

— Чем будешь угощать? — осведомился Черне.

— Лучшим из того, что есть в запасах, самым дорогим и изысканным.

— И что же это?

— Ты когда-нибудь пробовал мараскин?

— Не приходилось.

— Это вишневый ликер из Далмации, по шесть крон за бутыль.

Они выпили и закусили печеньем.

— Хорош, хорош, отдает горьким миндалем, хотя для меня сладковат… ты знаешь, я люблю более крепкие напитки.

Наступила пауза, и Черне, верный своему пристрастию к фиктивным звонкам, которые помогали ему в расставаниях, покосился на телефон и встал, покачиваясь всем своим долговязым телом.

Асканий раскусил уловку, но не мог оставить друга в затруднении, поэтому сделал вид, будто ничего не понял, и сам спас его:

— Я вижу, ты занят и должен уходить. Спасибо тебе за все и в особенности за такт, с которым ты выполнил сегодняшнее поручение.

Таким образом Асканий еще и загладил унижение от того, что его выгнали из собственной ресторации и заперли ее, тем более что прокурор вел себя не только не тактично, а прямо-таки издевательски.

— Это, сам понимаешь, моя служба, а служба превыше всего, — закруглил встречу Черне и пожелал, чтобы не открывать запертую дверь, удалиться через кофейню.

— Шел бы парадным ходом, я больше не жду клиентов! — поддразнил Асканий прокурора, но того уже и след простыл.

Асканиев ресторан закрылся, вывеску сняли, скатерти со столов тоже, опустили шторы, и горожане были избавлены от неприятной обязанности лицезреть одинокую фигуру, слоняющуюся за пыльными окнами.

Когда старик выходил в город и знакомые приветствовали его озорным «Тебе все-таки пришлось закрыться», Асканий неизменно отвечал: «Я вовсе не закрылся. Меня закрыл Черне!»

И люди восхищались стойкостью, с которой он переносит несчастье.

Через некоторое время Асканий почти перестал выходить; он наводил порядок в шифоньерке, жег в печи письма и много читал, был спокоен и ровен, так что экономка не замечала в нем чего-либо необычного. Иногда он по старой памяти наведывался в трактир, где в основном проводил время на кухне. По утверждению прислуги (которую потом допрашивал прокурор), хозяин составлял рецепт нового ликера, надеясь, что этот напиток донесет его имя до грядущих поколений.

Либоц между тем понял, что продолжать его деятельность в городе невозможно, и оставил всяческие попытки найти квартиру. Адвоката просто-напросто бойкотировали, а когда он в очередной раз пришел навестить отца, тот напустился на него с бранью.

— Зато я не жалуюсь, — ответил Либоц, которого вдруг потянуло на юмор. Увы, шутки были недоступны разумению старика.

— Ты сам виноват, а потому у тебя нет никаких оснований жаловаться…

— Да я не жаловался…

— Как постелешь, так и поспишь…

Тут старик заворочался на неудобной кровати, сердясь на себя за сказанную глупость.

— Ну и катись куда глаза глядят, — продолжил он, — ты всегда был строптив норовом, нечестен в работе, склонен к пьянству, упрям по отношению к властям…

Так старик переложил все свои недостатки и пороки на сына, который молча позволил отцу облегчить душу и, обремененный чужими винами, пошел прочь, выслушав на прощание привычное: «Как, ты уже уходишь?» Дефиле коридора, где его вместо шпицрутенов прогоняли сквозь строй слов, напомнило Либоцу о его необычной судьбе. «За вину отцов!» — сказал он сам себе, и, похоже, так оно и было. Кстати, Либоцу вспомнилось, что его всегда обманывают в магазинах, — теперь он объяснял это тем, что ему воздается за подмену товаров отцом. Еще он припомнил всеобщую зависть к себе, хотя деньги его были нажиты честным трудом. Если адвокат позволял себе в воскресенье бокал вина в «Ухабе», к столику тут же подходил кто-нибудь едва знакомый, чтобы подсластить вино фразой типа: «Недурственно!» При этом Либоц избегал заказывать дорогие блюда, так что к своим сорока годам никогда не пробовал малосольную лососину с приправами, а спаржу отведал всего один раз, по поводу обручения.