Август Стриндберг - Серебряное озеро

В последних числах июня произошло одно незначительное событие, которое выбило Либоца из колеи, чего с ним давно не было. Адвокату отказали от квартиры. Хозяин ее торговал красками, стеклянная дверь его лавки выходила в переднюю, и приветливый старикан всегда доброжелательно здоровался с Либоцем, хотя особо близкого знакомства между ними не было. Чисто внешне хозяин нравился Либоцу, и он стал жертвой обычного заблуждения, посчитав, что и сам пришелся по вкусу владельцу квартиры. Кое-кто пытался подсказать адвокату, что хозяин нечист на руку, но Либоц считал это наветом. На вопрос о причине выселения лавочник мекал и бекал, говорил о ремонте, необходимых переделках и прочем в таком роде.

О ту же пору к адвокату нетвердой походкой ввалился Асканий, который, отдышавшись, упал на колени с воплем: спаси меня!

— Да в чем дело? Что случилось? — чуть не плача, спросил Либоц.

— Меня хотят отдать под опеку! — вне себя от страха вскричал старик.

Ужаснее этого он действительно не мог ничего и помыслить: у человека гордого, материально независимого, намерены отнять его имущество, а самого его поставить под начало других и сделать приживальщиком, которого кормят из милости.

Либоц обещал затеять тяжбу и принялся собирать материал, прежде всего в доказательство того, что Асканий полностью владеет своим рассудком, самого же старика, успокоив, отослал домой. Затем адвокат направился к Черне, чтобы получить первую подпись. Прокурор наотрез отказался что-либо подписывать, прикрываясь тем, что подлежит отводу как заинтересованное лицо, но потом, когда Либоц надавил, напрямую высказал свое мнение, а именно заявил, что считает Аскания безумцем и что против него свидетельствуют его собственные поступки.

— Я не удивлюсь, если ты и заварил всю эту кашу, — в сердцах ляпнул адвокат.

— Ты что, обвиняешь меня в кознях и интригах? — вспылил Черне. — Ну, берегись!

Либоц стал обходить других, но собрать необходимые подписи ему так и не удалось.

Одновременно он искал себе квартиру, однако те, что были объявлены в газете, оказывались нанятыми, а когда он сам поместил объявление, никто не откликнулся. Тут Либоц начал понимать, что обречен быть вышвырнутым вон.

Одновременно начался процесс в городском суде; родня Аскания не объявилась, от ее имени выступал по доверенности Шёгрен, который предъявил имеющее законную силу свидетельство о состоянии душевного здоровья ответчика.

Либоц разразился долгой и страстной речью, в которой обвинял виноторговую компанию в том, что она стала причиной Асканиева разорения, поскольку признала его трактир не отвечающим санитарным требованиям, тогда как и «Городскому погребку», и «Ухабу» дозволено было продолжать свою деятельность в куда худших условиях. Он помянул Асканиев сад и его прекрасное и здоровое расположение на берегу реки, привел на память просторный зал трактира по соседству с не менее просторной застекленной террасой… Одним словом, он сказал все, что только было можно, выдвигая в качестве основного аргумента против иска, что Асканий человек зажиточный и не имеет наследников по прямой линии, а потому мог себе позволить небольшую прихоть, тем более что он совсем недавно перенес тяжкий удар в виде смерти супруги.

Суд заслушал его, но затем выступил Шёгрен, который прочел свидетельство о том, что Аскания можно считать не отвечающим за свои действия и нуждающимся в опеке, а поскольку сердобольные родственники готовы взять заботу о нем на себя… и так далее и тому подобное.

На сем заседание было отложено.

С этого дня Аскания словно подменили. Он предпринимал небольшие поездки на почтовых до разных железнодорожных станций, но к ночи всегда возвращался; он стал наведываться в книжный магазин и много читать, в основном по юриспруденции, химии и физике; и он вновь обрел характерные черты, которые составляли его образ в трактирную пору. Хорошо воспитанный, замкнутый, доброжелательный, он перестал сетовать и надеяться на благополучный исход тяжбы… однако же ресторацию Асканий не закрыл.

Как-то в конце лета он сидел с газетой в пустом зале, когда в дверь, извиваясь, вошел Черне. Сначала внутрь просунулась его небольшая головка:

— Ты тут?

— Заходи, дружище, — отозвался Асканий. — Чем могу служить?

Черне нетвердой походкой подступил ближе и предъявил гербовую бумагу.

— Ты забыл, что вчера тебе положено было закрыться.

— Ни за что на свете! — отвечал Асканий, давно практиковавшийся в свой коронной фразе.