Иво Андрич - Собрание сочинений. Т.2. Повести, рассказы, эссе. Барышня.

В такой вот день рано поутру на площадку перед старым каменным мостом, как будто на сцену, вывели Али-пашу с сыном и восемью другими узниками, его личными друзьями, а также открытыми противниками танзимата и миссии Омер-паши в Боснии и Герцеговине.

За ними следовал отряд из тридцати низамов, конных и пеших, а в боковых улицах теснился целый маленький караван нагруженных и порожних мулов и лошадей.

Внимание всех — и солдат, и узников — было сосредоточено на Али-паше. Грузный и хромой, не привыкший ходить пешком, он еле шел, левой рукой опираясь на трость, а правой — на плечо своего сына Хафиз-паши.

Вообще-то старшим сыном визири был не Хафиз, а Назиф, также имевший ранг паши, но тот оказался сибаритом, горьким пьяницей и лоботрясом — вылитый дядя Хаджун! Поэтому Хафиз, едва возмужав, стал помогать отцу во всех делах. Этот красивый и для своих лет необыкновенно зрелый молодой человек был отрадой и надеждой отца. Он обладал чрезвычайно развитым чувством ответственности и фамильной гордости, но не той, которая проявляется в спеси и пренебрежении к другим, а той, что выражается в чувстве собственного достоинства и зиждется не на насилии и грабежах, а на труде, таланте и прозорливости. Сейчас он страдал так, как могут страдать люди высокой души, — скрывая свое страдание. В руках врагов он оставлял редкостной красоты жену, единственную женщину, которую он знал и которая недавно родила ему второго сына; расставаясь с нею, он не надеялся больше ее увидеть. Еще горшую муку Хафиз испытывал из-за отца: к нему он всегда питал огромную сыновнюю любовь и безграничное восхищение. Он стыдился — это верное слово, — что отец в последние годы ослабел и обрюзг, что у него уже заметны неприятные и пугающие признаки одряхления: забывчивость, раздражительность, какое-то нелепое легкомыслие, чрезмерное самомнение, вялость духа и нерешительность в поступках. Он опасался, что эти слабости, которые до сих пор видел только он один и прикрывал насколько мог, теперь откроются всему свету. Ему и жаль величественного старца, и больно за него, но он понимает, что не в силах помочь ни отцу, ни себе. Однако он делает все, что может: стиснув зубы, бережно и нежно поддерживает старого визиря.

Прижавшись друг к другу и тем изолировав себя от остальных узников, отец и сын составляли живописную группу, двигавшуюся медленно и торжественно и создававшую вокруг себя пустоту поруганного достоинства.

Когда они остановились у моста, солдаты вывели мелкого и пузатого ослика со следами седла на вылинявшей шкуре. Время от времени он задирал большую лохматую голову и, тоскуя по чистому воздуху и свободе, беспокойно стриг ушами весеннее небо.

Суетливый унтер-офицер отдавал распоряжения. Избегая обращаться непосредственно к старому визирю, он грубо приказал, чтоб тот сел верхом на осла, а Хафиз-паша взял животное под уздцы и повел его. Воцарилась растерянная тишина, а затем начались странные объяснения. Хафиз-паша внушал усердному служаке, что выполнить его приказ невозможно, физически невозможно. Али-паша, как он сам видит, один из самых высоких людей в Герцеговине — «без двух пальцев три аршина» — и весит больше девяноста окка на базарных весах.

Хафиз-паша говорил тихо, но яростно, меняясь то и дело в лице; заметно было, что ему тяжело и стыдно принародно обсуждать с этим жалким человеком физические особенности старика, который стоит здесь же, молча опираясь на него. Унтер-офицер угрюмо и упрямо отвергал какие бы то ни было возражения и в нетерпении настаивал, чтобы приказание свыше немедленно исполнили, чтобы старый визирь сел на осла и ехал на нем дальше.

Подошел и вмешался капитан, начальник диковинного каравана, он выслушал сына, посмотрел на визиря, глянул на стоявшего в стороне и моргавшего под утренним солнцем осла. Не требовалось особого ума, дабы понять, что старик в состоянии перешагнуть через ослика, но не в состоянии, высокий и грузный, сесть на него верхом, равно как и осел не в состоянии его везти. Было очевидно, что и сейчас произошло то, что всегда может произойти и что в подобные времена и в подобных армиях происходит часто: кто-то где-то в какой-то далекой канцелярии, по какому-то старинному предписанию или обычаю, вдохновленный ненавистью и усердием, отдал приказ, не зная ни человека, которого этот приказ касается, ни обстоятельств, в которых тот находится. И теперь все растерянно стояли, будто уперлись в стену: налицо строгое предписание, а выполнить его нет ни малейшей возможности.