Роже дю Гар - Старая Франция

Так как кафе является признанным центром антиклерикальных левых и так как Бос единственный в селе содержатель кафе, то правые избрали для своих заседаний лавку мосье Фердинана. Практически же, поскольку всякому требуется в субботу побриться, а в воскресенье выпить, правые и левые сталкиваются попеременно то в кафе у Боса, то в парикмахерском зале.

У левых есть, впрочем, и другое основание щадить брадобрея: мадам Фердинан — единственная на всю округу повивальная бабка. Знаменитая своими бицепсами, она отправляет свое ремесло, не различая партий, и перерезает пуповины у левых с такой же ловкостью, как и у правых.

В дни, когда нет базара, скобяная лавка пустует. Жуаньо обставляет дело так, что никогда не встречается с ханжами Керолями. Входя в лавку, он чуть не срывает звонка, но, пока успеют прийти из глубины дома, почта оказывается лежащей на столе, а почтальон уж далеко.

«Дармоеды», — говорит мадам Бос. Им не могут простить, что они не так суетятся, как прочие обитатели села. В часы прохлады Кероль еще похаживает немножко по магазину и по городу, в жаркие же часы отдыхает. А жена его, сидя с утра до вечера на кухне, подрубает полотенца, штопает тряпки и выкраивает из лохмотьев старых простынь панталоны для дочери Люси, нескладной дылды в пенсне, которая питает отвращение к шитью и прячется по углам, чтобы читать данные ей учительницей книги.

Муж и жена уже три месяца, как обдумывают захват в плен тетки Дэнь. У мадам Кероль страсть к белью: неотвязная ее мечта — завладеть бельевым шкафом старой рантьерши. А Кероль, тот в сотый раз производит все те же подсчеты: «Продажа виллы… Содержание старухи… На худой конец допуская, что она еще пять-шесть лет, будет все-таки прибыль…»

Если Жуаньо не заходит почти никогда к Селестине, то его собаки всегда уж проберутся к ней, чтобы полакать молока, приготовленного для кошки.

Но сегодня дверь на запоре. Селестина спозаранку, должно быть, управилась с хозяйством.

Нет… Селестина еще не встала.

Сидит на кровати Селестина и плачет.

Это — целая драма.

В праздник, в Иванов день Селестина отправилась на ярмарочное поле и потеряла там цепочку с образками, которую носит на шее с первого своего причастия. Что собиралась она делать в этой толпе, она-то, которая никогда не выходит из дому? Надо же было, чтобы сам черт толкнул ее в этот день!.. Ничего не сказавши, затеплила она благословенную свечу и произнесла зарок: «Святой Антоний, милостивец, если ты вернешь мне мои образки, я пожертвую в церковь твою статую». На другой день пастушонок принес ее подвески. Тогда она заказала в Вильгранде статуэтку за сорок франков. А вчера вечером узнала новость: мадам Кероль, скобяница, договорилась со священником об установке в церкви изображения святого Антония. Статую провезли через всю деревню — на тачке, в решетчатом ящике. Кероли поставили ее к себе на двор, под навес. Это, как говорят, святой Антоний в натуральную величину и раскрашенный в разные цвета.

Селестина провела ночь в томлении ужаса и в молитвах. На кого пенять? Она никого не предупредила: хотела поразить священника приятной неожиданностью. А между тем нельзя же поставить в церкви двух святых Антониев…

Она рыдает и считает себя обреченной на вечные муки.

Вдруг она поднимает голову, вскакивает с кровати и, не надев даже нижней юбки, поднимается прямо на чердак. Став на носки, заглядывает в слуховое оконце. Взгляд ее поверх домов погружается в проулок. Там низкая ограда; а немного поодаль навес; а между навесом и оградой кладка сухого хвороста. Довольно одной спички, лоскутка бумаги…

Некоторое время она стоит тут, окаменелая, вытянув шею. Глаза ее — уже — мечут пламя…

Навес принадлежит Керолям.

Дом священника расположен между двором и садом. Если позвонить у подъезда, попадешь неизбежно на мадемуазель Верн. Колокольчику не приходится долго звонить.

Мадемуазель Верн — сестра священника: нескромная, непогрешимая, старая и девственная. Она управляет приходом; и, противоборствуя большинству обитателей деревни, которых ненавидит и которые не скупясь отплачивает ей тем же, она силой властного слова руководит тем кланом реакционного сопротивления, который группируется под сенью всякой церкви.

Даже зимой, заворачивая в переулок, Жуаньо уверен, что застанет священника в саду. Приподнявшись на педалях, он окликает его через ограду: