Кнут Гамсун - Голод (пер. Химона)

— У меня еще не было времени прочесть ваши эскизы.

Я такъ радъ, что онъ, до крайней мѣрѣ, не забраковалъ ихъ, что говорю:

— Нѣтъ, милостивый государь, я вполнѣ это понимаю. Да это и не къ спѣху. Черезъ нѣсколько дней, можетъ быть, или…

— Да, я посмотрю. Впрочемъ, у меня есть вашъ адресъ.

Я и забылъ объяснить ему, что: у меня не было больше никакого адреса.

Аудіенція кончена, я кланяюсь, отступаю назадъ и ухожу. Надежда снова пробуждается во мнѣ; еще не все потеряно, напротивъ, все еще впереди. И мой мозгъ представлялъ себѣ большой небесный совѣтъ, на которомъ было рѣшено, что я долженъ заработать 10 кронъ за свой фельетонъ…

Если бы у меня было какое-нибудь пристанище на эту ночь! Я начинаю размышлять, куда бы я могъ забраться, я этотъ вопросъ такъ поглощаетъ меня, что я останавливаюсь посреди улицы, я забываю совсѣмъ, гдѣ я, я стою, какъ одинокій маякъ среди моря, въ то время, какъ волны вокругъ бьются и шумятъ. Газетчикъ предлагаетъ мнѣ «Викинга». Какой онъ смѣшной, какой смѣшной! Я поднимаю голову и вздрагиваю — я опятъ стою передъ магазиномъ Земба.

Я быстро поворачиваюсь, закрываю пакетъ, какъ могу, и спѣшу внизъ до Церковной улицѣ, смущенный и испуганный, что кто-нибудь могъ меня увидѣть черезъ окно. Я прохожу мимо Нигербретіа къ театру, огибаю его и иду вдоль крѣпости внизъ, къ озеру. Здѣсь отыскиваю себѣ скамейку и снова начинаю раздумывать.

Гдѣ же мнѣ найти убѣжище на ночь? Неужели ингдѣ не было такой норы, куда я могъ бы забраться и спрятаться до утра? Гордость мѣшала мнѣ вернуться въ свою прежнюю квартиру; мнѣ даже не могло прійти въ голову. взять обратно свое слово, я оттолкнулъ съ возмущеніемъ эту мысль отъ себя, и мысленно улыбнулся маленькой красной качалкѣ. По ассоціаціи идей, я очутился вдругъ въ комнатѣ на Хегдехангенѣ, въ которой я когда-то жилъ; на столѣ я увидѣлъ блюдо съ толстыми бутербродами, измѣнившими свой видъ и превратившимися въ бифштексы, соблазнительные бифштексы… бѣлоснѣжная салфетка, масса хлѣба, серебряный приборъ. Затѣмъ открылась дверь: вошла моя хозяйка и предложила мнѣ еще чаю…

Самообманъ и глупыя мечты! Я говорилъ себѣ, что, если я теперь что-нибудь съѣмъ, въ моей головѣ опять все перепутается, лихорадка овладѣетъ моимъ мозгомъ, и мнѣ опятъ придется бороться съ сумасшедшими фантазіями. Я не могъ переноситъ никакой пищи, — такой ужъ я былъ, это была моя особенность, странность съ моей стороны.

Но можетъ быть до вечера я еще и найду гдѣ-нибудь убѣжище. Это было не къ спѣху; въ худшемъ случаѣ, я могъ бы отыскать себѣ мѣсто въ лѣсу, всѣ окрестности города были къ моимъ услугамъ, ночи еще не очень холодныя.

Передо мной разстилалось море въ грузномъ покоѣ. Корабли и широконосые, неуклюжіе паромы бороздили свинцовую поверхность, рѣзали полосы направо и налѣво; дымъ пароходовъ валилъ тяжелыми клубами. Стукъ машинъ глухо разносился въ сыромъ воздухѣ.

Ни солнца, ни вѣтра; деревья были мокрыя, а скамейка, на которой я сидѣлъ, холодная и скользкая. Время проходило, а я все продолжалъ мечтать, спина моя совсѣмъ похолодѣла; вскорѣ я замѣтилъ, что глаза мои закрылись. И я оставилъ ихъ закрытыми…

Когда я проснулся, вокругъ меня было совсѣмъ темно; оглушенный и иззябшій, я схватилъ свой свертокъ и началъ бѣжать. Я шелъ все быстрѣй и быстрѣй, чтобы согрѣться, потиралъ руки, растиралъ колѣни, потерявшія всякую способность ощущенія, и поднялся къ пожарной части. Было девять часовъ, — я проспалъ нѣсколько часовъ.

Что мнѣ теперь предпринять! Куда-нибудь нужно же мнѣ дѣваться. Я стою и смотрю наверхъ, на пожарную каланчу, и размышляю, не удастся ли мнѣ проникнуть въ коридоръ, улучить минуту, когда стража повернется ко мнѣ спиной. Я поднимаюсь наверхъ и хочу завязать разговоръ съ часовымъ; онъ дѣлаетъ мнѣ на караулъ и ждетъ, что я ему скажу. Этотъ приподнятый топоръ, обращенный ко мнѣ лезвеемъ, какъ будто пронизываетъ мои нервы холоднымъ ударомъ; я нѣмѣю отъ ужаса передъ этимъ вооруженнымъ человѣкомъ и невольно дѣлаю шагъ назадъ. Я ничего не говорю, но отхожу отъ него; чтобы соблюсти приличіе, я провожу рукой по лбу, какъ будто что-то забылъ. Очутившись внизу на тротуарѣ, я чувствую себя свободнымъ, какъ будто только что избавился отъ страшной опасности. Я пошелъ скорѣе.

Мнѣ было холодно и голодно, на душѣ у меня было какъ-то нехорошо. И я побѣжалъ по улицѣ Карла Іоганна, ругаясь вслухъ и нисколько не безпокоясь о томъ, что меня всѣ слышали. Внизу у зданія Стортинга, какъ разъ у перваго льва, по какой-то ассоціаціи мыслей мнѣ; вспомнился одинъ художникъ, котораго я какъ-то разъ спасъ отъ пощечины въ Тиволи и послѣ этого раза два я посѣтилъ его. Я прищелкнулъ пальцами, спустился по Торденскольдгаде и, отыскавши дверь съ надписью «Захарій Гартель», постучался.