Кнут Гамсун - Пан (пер. Химона)

Я остановился. Когда она замолчала, я опять пошолъ. Я обезумѣлъ отъ отчаянія и улыбался, мое сердце было ожесточено.

— Да, не правда ли, — сказалъ я и опять остановился. — Вы что-то мнѣ хотѣли сказать?

Эта шутка заставила ее утомиться мной.

— Я хотѣла вамъ что-то сказать? Да, но вѣдь я уже вамъ сказала; развѣ вы не слыхали? Нѣтъ, больше ничего, ничего мнѣ не остается вамъ сказать… — Ея голосъ какъ-то странно дрожитъ, но это меня не трогаетъ.

Когда я выхожу на слѣдующее утро, Эдварда стоитъ у хижины. Въ теченіе ночи я все обдумалъ и принялъ рѣшеніе. Нѣтъ, зачѣмъ мнѣ ослѣпляться этой своенравной рыбачкой, этой необразованной дѣвчонкой; уже не достаточно ли долго ея имя сидѣло у меня въ сердцѣ и сосало его? Довольно мнѣ этого. Мнѣ пришло въ голову. что я можетъ-быть тѣмъ сталъ ей ближе, что показывалъ ей полнѣйшее равнодушіе и высмѣивалъ ее. Ахъ, какъ восхитительно я ее высмѣивалъ. Послѣ того, какъ она въ теченіе нѣсколькихъ минуть держала свою рѣчь, я говорю ей преспокойно:-Да, правда, вы хотѣли мнѣ что-то сказать… — Она стояла около камня. Она была очень возбуждена и хотѣла побѣжать ко мнѣ навстрѣчу, она ужъ протянула было руки, но остановилась, ломая руки. Я взялся за фуражку и молча поклонился ей.

— Сегодня мнѣ нужно отъ васъ, Гланъ, только одного, — сказала она настойчиво.

Но я не тронулся съ мѣста, хотя бы только для того, чтобы услышать, что она хотѣла мнѣ сказать.

— Я слышала, что вы были у кузнеца. Это было однажды вечеромъ, когда Ева была одна дома.

Я смутился и возражалъ.

— Отъ кого вы имѣете такое свѣдѣніе?

— Я не шпіоню, — воскликнула она. — я слышала это вчера вечеромъ, мнѣ разсказалъ это мой отецъ; когда я вчера вечеромъ, промокшая насквозь, вернулась домой, отецъ сказалъ: Ты смѣялась сегодня надъ барономъ. — Нѣтъ, — отвѣчала я. — Гдѣ ты сейчасъ была? — продолжалъ онъ спрашивать:- Я отвѣчала:- У Глана. — Тогда отецъ разсказалъ мнѣ все это.

Я преодолѣваю отчаянье и говорю:- Ева и здѣсь была.

— Она и здѣсь была? въ хижинѣ?

— Нѣсколько разъ я заставлялъ ее войти. Мы разговаривали.

— И здѣсь тоже!

Пауза. «Будь твердъ!» — думаю я и говорю:

— Такъ какъ вы такъ любезны, что вмѣшиваетесь въ мои дѣла, то и я не хочу отставать. Вчера я вамъ предлагалъ доктора; вы подумали объ этомъ? Принцъ просто невозможенъ.

Гнѣвъ вспыхиваетъ въ ея глазахъ.

— А знаете, онъ вовсе не невозможенъ, — говоритъ она вспыльчиво. — Нѣтъ, онъ лучше васъ; онъ умѣетъ держаться въ обществѣ не бьетъ чашекъ и стакановъ, и оставляетъ въ покоѣ мои башмаки. Да, онъ умѣетъ обращаться съ людьми: А вы смѣшны, мнѣ стыдно за васъ, вы невыносимы, понимаете ли вы это?

Ея слова глубоко оскорбили меня; я наклонилъ голову и отвѣчалъ:

— Въ этомъ вы правы, я не умѣю обходиться съ людьми. Но будьте ко мнѣ снисходительны; вы меня не понимаете, я все живу въ лѣсу, это моя радость. Здѣсь, въ моемъ уединеніи, я никому не могу причинить вреда тѣмъ, что я такой, какой есть. Но когда я сталкиваюсь съ людьми, я долженъ употреблять всѣ свои усилія, чтобы быть такимъ, какъ нужно. За послѣдніе два года я такъ мало бывалъ въ обществѣ людей…

— Отъ васъ всегда нужно ждать самаго сквернаго, — продолжала она, — въ концѣ-концовъ, становится утомительнымъ имѣть съ вами дѣло.

Какъ безжалостно она это сказала! Какая-то непривычная горечь пронизываетъ меня; я почти отшатнулся передъ ея вспыльчивостью. Но Эдварда еще не остановилась; она прибавила:

— Можетъ-быть, вамъ удастся заслужить вниманіе Евы. Жалко только, что она замужемъ.

— Ева? Вы говорите, что Ева замужемъ? — спросилъ я.

— Да, она замужемъ.

— За кѣмъ же она замужемъ?

— Это вы должны же знать. Ева замужемъ за кузнецомъ.

— Развѣ она не дочь кузнеца?

— Нѣтъ, она его жена. Можетъ-быть, вы думаете, что я вамъ лгу?

Я ровно ничего не думалъ, но мое удивленіе было очень велико. Я продолжалъ стоять и думалъ: «Неужели Ева замужемъ?»

— Вашъ выборъ, однако, удаченъ, — говорить Эдварда.

Я задрожалъ отъ злости и сказалъ:

— Но возьмите же доктора, какъ я вамъ говорю. Послушайте совѣта друга; принцъ вѣдь просто старый дуракъ. — И я началъ высмѣивать его въ своемъ раздраженіи, преувеличивалъ его возрастъ, сказалъ, что онъ плѣшивый, почти совсѣмъ слѣпой; я утверждалъ также, что онъ носитъ корону на своихъ запонкахъ единственно изъ-за того только, чтобы повеличаться своимъ дворянствомъ. — Впрочемъ, у меня не было желанія поближе познакомиться съ нимъ, — сказалъ я, — въ немъ нѣтъ ничего такого, что выдѣляло бы его; ему не достаетъ характерныхъ чертъ, это полнѣйшее ничтожество.