Кнут Гамсун - Мистерии (пер. Соколова)

— Какое же, вы думаете, состояніе у Гансена?

— Ну, у него, можетъ быть, цѣлый милліонъ. Хотя этого никто не знаетъ.

Пауза.

— Да, — сказалъ наконецъ Нагель, — на свѣтѣ все несправедливо подѣлено! Что, Грогардъ, если бы у васъ была хоть малая доля его денегъ?

— Нѣтъ, Боже сохрани, зачѣмъ мнѣ? Нѣтъ, мы должны довольствоваться тѣмъ, что у насъ есть. Можетъ быть, они вовсе ужъ не такъ счастливы, тѣ, у кого такъ много…

— Нѣтъ, говорятъ… Однако, вотъ что сейчасъ пришло мнѣ въ голову: у васъ вѣдь не очень много времени для другой работы, разъ вы всюду растаскиваете уголь, не правда ли? Ну, разумѣется, я такъ и думалъ. Но я замѣтилъ, что вы спросили хозяина, нѣтъ ли еще какой-нибудь работы сегодня, помните?

— Нѣтъ.

— Да, внизу въ кафе. Вы сказали, что перетаскали весь уголь въ кухню и тотчасъ спросили, будетъ ли еще какая работа. Неужели не помните?

— Да, только тутъ было другое соображеніе. Такъ вы обратили вниманіе? Нѣтъ, тутъ дѣло въ томъ, что я надѣялся сейчасъ же получить деньги за уголь. Только я не могъ спроситъ прямо, поэтому и сказалъ, что вѣрно сегодня уже не будетъ больше никакой работы. Вотъ оно какое дѣло. Мы какъ разъ должны были уплатитъ долгъ и полагали свою надежду на уплату.

— Сколько же вамъ нужно на уплату долга? — спросилъ Нагель.

— Господи помилуй! — громко воскликнулъ Минутта, — и не говорите больше объ этомъ, вы намъ такъ помогли, такъ помогли! Весь разговоръ-то у насъ изъ-за шести кронъ, а у меня вашихъ двадцать кронъ въ карманѣ, и Господь да вознаградитъ васъ! А эти шесть кронъ должны мы лавочнику: онъ торопитъ насъ съ уплатой за картофель и другія вещи. Онъ прислалъ намъ счетъ, вотъ мы все и обдумывали: сколько намъ понадобится денегъ. Ну, да ужъ теперь намъ ничего не нужно, потому что мы можемъ спать себѣ спокойно, а завтра встанемъ себѣ безъ печали.

Пауза.

— Да, да! Ну, теперь, я думаю, лучше всего будетъ намъ выпить до дна и пожелать другъ другу спокойной ночи, — сказалъ Нагель и всталъ. — Ваше здоровье! Я надѣюсь, мы не въ послѣдній разъ побесѣдовали. Вы должны пообѣщать мнѣ притти еще разъ. Я живу въ номерѣ седьмомъ, какъ видите. Спасибо вамъ за посѣщеніе.

Нагель говорилъ искренно и просто и простился съ Минуттой рукопожатіемъ. Онъ проводилъ своего гостя внизъ до самой выходной двери; тутъ онъ поднялъ свою бархатную шапочку и сдѣлалъ глубокій поклонъ, какъ это уже было однажды.

Минутта вышелъ. Онъ кланялся безчисленное количество разъ, пока спиной подвигался по улицѣ; но онъ не произнесъ ни одного слова, хотя все время порывался что-то сказать.

Когда Нагель вышелъ въ столовую, онъ извинился передъ Сарой, что запоздалъ къ ужину.

Іоганнъ Нагель проснулся утромъ потому, что Сара постучала и принесла ему газеты. Онъ слегка просмотрѣлъ ихъ и, просматривая, постепенно бросалъ ихъ на полъ; онъ однако два раза перечелъ телеграмму о томъ, что простуда приковала Гладстона къ постели, и громко разсмѣялся надъ нею. Потомъ онъ скрестилъ руки надъ головой и предался слѣдующимъ размышленіямъ, время отъ времени произнося вслухъ ту или иную фразу:

«Какъ однако неосторожно ходить по лѣсу съ открытымъ ножомъ. Какъ легко можно нечаянно поскользнуться, такъ что остріе вонзится тебѣ въ одну или въ обѣ артеріи на рукахъ. Такъ-то вотъ случилось съ Карльсеномъ!… Ну, да впрочемъ почему бы нѣтъ? И отчего это всюду на свѣтѣ всѣ такъ судорожно цѣпляются за жизнь? Особенно, когда находишься все-таки въ далекой чужбинѣ и сверхъ того еще получаешь частную телеграмму „in Werdens Gang“… Xe-xe-xe! И потомъ: въ чемъ же собственно разница, расхаживать ли съ открытымъ ножемъ въ рукахъ или съ маленькой аптечной скляночкой въ жилетномъ карманѣ?

„Нѣтъ, Гладстонъ все-таки настоящій великанъ. Гладстонъ положительно будетъ жить, пока въ одинъ прекрасный день не умретъ отъ чрезмѣрнаго благоденствія. Будемъ надѣяться, что еще безчисленное количество лѣтъ будетъ онъ держать человѣчество au courant какой-нибудь своей простуды. Гладстонъ могущественъ, Гладстонъ несомнѣнно величайшій человѣкъ нашего вѣка. Это бы еще могъ быть нашимъ великимъ человѣкомъ? Викторъ Гюго умеръ, а… Представлю себѣ, что теперь 1703 годъ, скажемъ, 5-го марта 1703 г. Міръ безъ Гладстона — пустой міръ, однѣ только консервативныя газеты!

„Пусть же твоя сталь будетъ такъ же остра, какъ твое послѣднее нѣтъ!“ Какъ это красиво! Какъ восхитительно-пошло! Ахъ, довольно-таки это напыщенно: быть человѣчнымъ! Поневолѣ думается при этомъ о славно раздувшемся дѣтскомъ носикѣ. Но у него все-таки была настоящая энергія; между прочимъ, онъ выбралъ себѣ весьма натуральное положеніе: лежа на животѣ, лицомъ въ лужѣ. Но время!… нѣтъ, Боже меня сохрани! Среди бѣла дня, съ послѣднимъ прости въ рукахъ, фу! Впрочемъ онъ былъ не безъ вкуса: онъ пошелъ за этимъ дѣломъ въ лѣсъ, въ этомъ мы солидарны. „Пошелъ мальчикъ въ лѣсъ гулять! ла-ла-ла-ла-ла!“ Тамъ у насъ, по крайней мѣрѣ, ну хоть Вальдальскіе лѣса вдоль по дорогѣ къ Гьофику. Лежатъ бы тамъ, и дремать, и забыться и глядѣть прямо передъ собою широкооткрытыми глазами, и созерцать небеса, такъ чтобы, наконецъ, чуть-чуть постигнуть, какъ тамъ наверху совѣщаются и перешептываются о томъ, что происходитъ здѣсь внизу. „Ну, ужъ нѣтъ, — говоритъ моя покойная мама, — нѣтъ, если этотъ явится сюда, я пойду себѣ своей дорогой!“ говоритъ она и дѣлаетъ изъ этого какой-то принципіальный вопросъ. „Хе-хе!“ отвѣчаю я, и: „Эй! не тревожьте меня, не тревожьте меня!“ И эти слова говорю я такъ громко, что привлекаю все вниманіе двухъ женственныхъ ангелочковъ, а именно: дочери Іаира и Свавы Бьернсона…