Сергей Толстой - Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.1

И вот подошел час, когда я всего во второй или третий раз собрался переплыть реку туда и обратно. Первая половина прошла как обычно, и лишь с того берега я вдруг заметил своего неприятеля. Он находился на нашем берегу и, деловито ковыляя, направлялся к воде. К тому времени мы настолько хорошо знали друг друга, что могли взаимно читать мысли каждого, и, по правде говоря, его мысли в эту минуту мне не совсем понравились. Теперь он уже находился на воде и плыл, исподтишка присматриваясь и наблюдая за мною. А возвращаться-то было надо. И хотя перспектива встречи «на плаву» имела мало аналогий с исторической встречей двух императоров в Тильзите, я пустился в обратный путь.

Скоро я достиг места достаточно глубокого, где уже не мог встать на ноги. А тем временем худшие мои опасения, по мере приближения к середине реки, начали подтверждаться: гусь, то и дело меняя галсы, в ускоренном темпе пошел на сближение. Он явно стремился к встрече, и именно на той глубине, которая обещала ему значительное превосходство.

Решительный и ослепительно-белый, он был великолепен. Правда и то, что эти минуты, наверное, принадлежали к лучшим в его жизни. Но мне было некогда любоваться им. Я изо всех сил торопился миновать глубокое место. Последней жалкой попыткой, предпринятой мною, было повернуться к нему ногами и бить ими по воде. В ответ на это он приподнялся над поверхностью реки, издал громкий атакующий клич, эдакое гусиное «ура!», и, едва касаясь крылами воды, полетел на меня, не скрывая более своих злобных намерений.

Несколькими мгновениями позже он оказался у меня на голове. Клюв его (к моему счастью, тупой и лопаткообразный) стал долбить мой затылок, яростно, но вовсе не больно. При этом, стараясь увеличить свой естественный вес и заставить меня скрыться под водой, он еще и подпрыгивал, хлопая крыльями у меня на голове. Сопротивление было явно бесполезно, и я стал понемногу опускаться, скрываясь под водой, но не забывая завести руку назад и вверх, чтобы сбросить с головы разъяренную птицу.

Когда мне удалось, оттолкнувшись ногами от речного дна, скинуть своего врага и вынырнуть снова, я увидел его уже в нескольких шагах: он уплывал не оглядываясь, уплывал победителем и громко вскрикивал, очевидно, приглашая всех желающих — птиц и людей — быть свидетелями его победы. Тут я смог, наконец, встать на ноги и перевести дух.

Очевидцев этого инцидента было, оказывается, немало. Некоторые из них потом говорили, что уже были готовы броситься мне на помощь, но все закончилось слишком быстро.

С этого дня мое отношение к противнику резко изменилось. Он сумел внушить мне нечто вроде уважения. Птица, которую все считали глупой, показала на деле, чего она стоит. Поистине надо было обладать талантом стратега, чтобы так выбрать момент, правильно рассчитать и осуществить нападение, застав противника врасплох в самое неудобное для него время, и использовать его полную растерянность для закрепления победы. Надо было заранее обдумать, наперед предвидеть, и гусь оказался на это способен. И надо было видеть, как впоследствии он посматривал на меня издали, стоило мне очутиться в поле его зрения. Сколько превосходства и законной гордости мерцало в его темных глазах, сквозило в горбоносом профиле, напоминавшем профиль герцога Урбинского на портрете Пьеро делла Франческа, в презрительно закинутой голове, опертой на вертикально поставленную в таких случаях жилистую шею. И… следует ли говорить до конца? Ведь тут мне уже никто не поверит: поглядывая на меня, он всякий раз улыбался самодовольной и жестокой улыбкой. Если бы меня спросили, как он мог это делать, я не сумел бы сказать, потому что не понимал этого и сам.

Или мне это казалось? Может быть, на самом деле он и не запомнил меня и не вспоминал о нашем поединке? Ну, если так, то, значит, мне показалось и все остальное. Не было ни хлопанья белоснежных крыльев, ни торжествующего крика, и никто не долбил мне голову клювом в экстазе яростного волнения, не больно, но настолько реально, что я уже никогда не мог позабыть об этом и при всех последующих попытках тонуть вспоминал «своего» гуся и выпутывался самостоятельно и столь же благополучно.

А Тверца несла под окнами свои воды, как и прежде, и единственное, что оставалось на них постоянным от ранней весны и до поздней осени, — это было отражение монастырских стен и храмов.

И по нескольку раз в день, скатываясь с нашего невысокого левого берега, я входил в освежающую речную воду, ложился на нее, и отражение включало меня рядом со сторожевой башней, стройной колокольней и летним собором. И мысль о кратковременности всего окружающего даже не приходила в голову.