Эдит Уортон - В лучах мерцающей луны

Сюзи вскочила и швырнула записку миссис Вандерлин в огонь: потом медленно вернулась в кресло. У ее локтя лежали четыре роковых конверта, и теперь предстояло решить, что с ними делать.

Первой мыслью было уничтожить их немедленно — так она спасет и Элли, и себя. Но тогда ей придется завтра же съезжать, а это означает, что нужно в свою очередь известить Элли, чей адрес она напрасно искала в записке. Правда, возможно, нянька Клариссы знает, куда писать ее матери; вряд ли даже Элли могла уехать, не позаботившись о каком-то способе поддерживать связь со своим ребенком. Во всяком случае, этой ночью ничего уже не сделать, ничего, кроме как обдумывать детали их завтрашнего бегства и ломать голову над поиском нового приюта взамен того, от которого они отказывались. Сюзи не скрывала от себя, что очень рассчитывала на дом Вандерлинов на лето: такая возможность необычайно упрощала будущее. Она знала о щедрости Элли и была заранее уверена, что, пока они ее гости, единственное, что им придется оплачивать, — это изредка подарки слугам. А какая у них есть альтернатива? Она и Лэнсинг в бесконечных разговорах привыкли представлять, как проводят в праздности дни в лагуне, жаркие часы — на пляже Лидо, вечера, наполненные музыкой и мечтами, — на широком балконе над Джудеккой, и мысль, что придется отказаться от этих радостей и лишить их Ника, наполнила Сюзи яростью, еще более сильной оттого, что он сказал ей по секрету: когда они спокойно устроятся в Венеции, он «собирается писать книгу». В груди уже рождалась яростная решимость писательской жены защищать уединение мужа и облегчать его общение с музой. Это было отвратительно, просто отвратительно, что Элли Вандерлин заманила ее в такую ловушку!

Ну что же — ничего другого не остается, как откровенно рассказать обо всем Нику. Тривиальный случай с сигарами — сколь тривиальным он казался теперь! — продемонстрировал ей, каким Ник может быть твердым и бескомпромиссным. Она все расскажет ему утром, и они попытаются совместно найти выход: вера Сюзи в свою способность находить выход в любой ситуации была неистощима. Но тут она неожиданно вспомнила о заклинании миссис Вандерлин в конце ее записки: «Если хочешь ответить добром на добро, пусть твоим святым долгом будет ни слова не говорить Нику…»

Вот об этом как раз никто не имел права ее просить: если, собственно, слово «право» в какой-то степени применимо к этому клубку зол. Но факт остается фактом: что касается ответа добром на добро, она действительно была многим обязана Элли, и это первый случай, когда подруга требовала ответной платы. Больше того, Сюзи оказалась точно в таком же положении, как тогда, когда Урсула Джиллоу, пользуясь тем же доводом, обратилась к ней с просьбой отказаться от Ника Лэнсинга. Да, размышляла Сюзи, но Нельсон Вандерлин тоже был добр к ней; и щедрость Элли оплачивалась деньгами Нельсона… Своеобразное здание моральных правил Сюзи шаталось на своем основании, поскольку она искренне не знала, на что опереться честности среди такого множества предательств.

Сама глубина ее замешательства озадачивала Сюзи. Она и прежде оказывалась в «трудном положении», и несколько раз в таком, из которого действительно не было выхода! Оглядываясь на свое прошлое, она видела бесконечную сеть уступок и уловок. Но никогда прежде так остро не ощущала себя в ловушке, с кляпом во рту и связанной. Несколько неприятное чувство, оставленное эпизодом с сигарами, продолжало досаждать ей, а теперь еще это ужасное унижение наложилось на живую рану. Решительно за медовым месяцем у них начинался полынный…

Она глянула на дорожные часы с эмалью на своем туалетном столике — один из немногих свадебных подарков не в денежной форме, которые она согласилась принять, — и испугалась тому, что уже так поздно. Сейчас зайдет Ник; и неприятное ощущение в горле предупредило ее, что просто из-за нервозного состояния и раздраженности она может сболтнуть что-нибудь необдуманное. Старая привычка всегда быть настороже заставила ее еще раз оборотиться к зеркалу. Лицо бледное и измученное; быстро и умело придав ему с помощью косметики еще более утомленный вид, она пересекла покои и тихо открыла дверь в спальню мужа.

Он тоже сидел возле лампы, читая письмо, которое отложил, когда она вошла.

— Я очень устала, и голова ужасно болит, так что я пришла пожелать тебе доброй ночи.

Склонившись над ним через спинку стула, она положила руки ему на плечи. Он сжал ее ладони, но, когда откинул назад голову, чтобы улыбнуться ей, она уловила в его взгляде серьезное, почти отсутствующее выражение. Как будто впервые между их глазами опустилась тонкая вуаль.