Эрнст Юнгер - Эвмесвиль

Однажды, когда Латифа в очередной раз стояла у камина, разыгралась жуткая сцена. Свет вдруг начал дрожать, как перед коротким замыканием, но потом не погас, а сделался ослепительно ярким. Я рукой заслонил глаза; не помогло — свет пронизывал локтевую и лучевую кости. Каменные стены будто ветром сдуло — четко вырисовывался только каркас здания. Я увидел у камина скелет: каркас из костей, дополненный золотым зубом, пряжками чулочных подвязок и золотым эскудо, который она уже спрятала; еще — маленькую спираль под маточным зевом.

Эксперимент обитателей катакомб: либо неудавшийся, либо изначально задуманный — в расчете на нас — как демонстрация силы. Время от времени такие вмешательства беспокоят наш город, вызывая своеобразный паралич. Часы останавливаются; следует blackout [441], как будто затормозилось время. Те, в катакомбах, умеют также вызывать землетрясения и затмения. Короткая встряска для могущественных ханов, которая вскоре забудется как кошмарный сон…

Я услышал голос Латифы:

— Мне прийти еще раз — — — к тебе?

Она впервые сказала так. Мы лежали под одеялом, почти бескожие, — два эмбриона в чреве Левиафана. Да, это было хорошо — такой возврат к человеческому.

Когда она ушла, я нашел на камине эскудо. Она положила его обратно. Хорошее намерение, но против правил игры. В следующий раз я положил на камин два эскудо и она взяла их, не моргнув глазом. Умная девочка. Как бы там ни было, с тех пор наши отношения стали более доверительными.

Латифа служит мне своего рода громоотводом — ведь Ингрид брутальные ласки не по душе. Она допускает только необходимое — да и то, как я предполагаю, скорее чтобы доставить удовольствие мне .

В нашем Эвмесвиле она производит впечатление чужестранки — перелетной птицы с Дальнего Севера, коротающей здесь зиму. Она скорее маленького, чем среднего роста, но с исключительно соразмерным телосложением. А ее лицо, окажись оно в антропологическом кабинете, наверняка сопровождалось бы табличкой с надписью «Шведка [442]». Почему в голове у меня мелькнуло: «Близнецы» [443], когда я впервые встретился с ней в институте? Наверное, из-за этой ее ладной фигурки, будто только что вышедшей из литейной формы. В таких случаях расовые признаки преобладают над индивидуальными.

Ее любимый цвет — синий; она носит льняную одежду этого цвета, всех оттенков — от почти белого до самых темных [444], — а из духов пользуется только лавандовым маслом. Почти никаких украшений — разве что брошь-камея или, иногда, цепочка на шее; колец она не носит. За столом, как и вообще в повседневных привычках, аскетична: рыбный суп без шафрана и уж, конечно, без чеснока — — — con рере [445], когда нам случается обедать вместе; я при таких оказиях подлаживаюсь под нее. Она и Латифа знают друг о друге; тут я не собираюсь ничего скрывать. Кроме того, «перевалочный пункт» Латифы и снимаемая мною квартирка во флигеле, где я отдыхаю от своего папаши, расположены недалеко друг от друга. Ингрид не ревнива, а Латифа не имеет права на ревность.

Ингрид — добросовестный исследователь; я же, как у нас говорят, ее диссертационный папаша . На этом зиждется ее преданность мне. Дочерняя преданность увенчивается инцестом. Я нюхом почуял это уже при первой встрече.

Виго относится к тем пророкам, которые на чужбине пользуются большей славой, чем в отечестве. Среди посвященных его имя, к тайной досаде коллег, считается mot de passe [446]— и так обстоит дело повсюду, от Бейрута до Уппсалы. Поэтому при нем всегда обретаются слушатели, приехавшие издалека.

Однажды, когда я прощался с ним после совместно проведенного вечера, он сказал: «Да, между прочим, у меня опять объявилась одна белая гусыня, хочет у нас поработать. Имеет хорошие рекомендации и уже поднаторела в обращении с луминаром. Я бы хотел, чтобы вы сняли с меня эту нагрузку».

Он представил дело так, будто научное руководство ему в тягость; по сути же, чем больше у тебя аспирантов, тем выше твой тюрбан.

На следующее утро, в институте, он нас познакомил. И тут же предложил тему: «Дифференциация командной власти в античных империях». Тема должна была потом распространиться и на колонии западноевропейских держав, сконцентрировавшись на вопросе о диктаторских полномочиях проконсула.

Случается, что каста военных, отстраненная от власти демосом или сенатом, обосновывается в отдаленных провинциях. Метрополия таким образом избавляется от смутьянов, аристократов и реакционеров; на окраинах империи они, как в природных заповедниках, могут вести войны на старый лад — с кочевниками и горными племенами. Авантюристы на службе у государства… С другой стороны, они могут стать опасными, если, как Цезарь, создадут себе свою Галлию или, как один иберийский генерал по фамилии Франко, вернутся во время кризиса в метрополию со своими легионерами.