Эрнст Юнгер - Африканские игры

— Для тебя, Герберт, я еще прихватил из столовой почтовую бумагу и марку, так что можешь написать домой!

Эта маленькая любезность яснее, чем что-либо другое, показала, что у Пауля действительно сердце прирожденного лидера. Он благодаря своей наблюдательности понял мое слабое место: то, из-за чего я больше всего мучился. Я и раньше охотно подал бы родителям признаки жизни, да только расстояние между нами еще не казалось мне достаточно большим.

Итак, я уселся за стол в кругу своих новых странных приятелей и, не упоминая конкретных обстоятельств, в которых оказался, карандашом написал письмо; думаю, оно мало чем отличалось от прочих посланий, которые со времен Робинзона пишутся в таких случаях. Если я правильно помню, в нем что-то говорилось о моих надеждах на лучшую жизнь в тропических девственных лесах…

Казначей указал нам два поезда: один отходил среди ночи, другой — на следующий день. Мы решили ехать на втором, и Франке, который, завладев моим плащом, вернулся к характерной для него холодности, немногословно заявил, что тоже намерен отправиться в путь только после того, как отобедает.

Поболтав еще немного о том о сем, мы, полные надежд, легли спать.

День нашей памятной поездки в Марсель начался со сцены, сулившей мало хорошего.

Хотя спали мы долго, из-за проливного дождя было еще довольно темно, когда нас вырвал из сна дикий крик. Исходил он от ужасного Реддингера, который, бушуя и размахивая руками, бегал по комнате. Мы не решались заговорить с ним, чтобы не сделаться объектом его ярости, и, только после того как к нам заглянул унтер-офицер, который, видимо, нес караул в этой части казармы, и пригрозил упрятать всех нас в кутузку, мы узнали, что, собственно, случилось.

Оказалось, что под покровом ночи Франке предательски смылся; он не только бросил на произвол судьбы маленького Якоба, но и подменил собственными развалюхами ладные и крепкие сапоги Реддингера. Между возобновляющимися припадками бешенства Реддингер показывал нам доставшееся от вора наследство: он то швырял сапоги об стену, то вновь пытался натянуть их на ноги. Сапоги эти заслуживали сравнения с ножом без лезвия и рукоятки, ибо, как подметки, так и кожаные голенища, состояли, казалось, из сплошных дыр. Но делать было нечего: оставалось лишь обуться в эту рвань. Поскольку оставленные сапоги были ему малы, Реддингеру пришлось извлечь из кармана огромный складной нож и отрезать им носки. Я с тайным удовлетворением восхищался дальновидностью Пауля, который так осмотрительно припрятал наши дорожные припасы: не сделай он этого, Франке, конечно, ни минуты не колеблясь, завладел бы и ими, сочтя их своей законной добычей. Плащ мой, само собой, он тоже прихватил.

В разгар этой бучи появился наш солдат — явно довольный, что скоро от нас избавится, — и под его предводительством мы отправились на вокзал. Пауль бережно нес большую бутыль, я — рюкзак; а Реддингер, изрыгая проклятия, семенил за нами в сапогах Франке, которые при каждом шаге, словно прохудившиеся лодки, черпали воду. Маленький Якоб, которому теперь предстояло добираться до Нанси в одиночку, прошел с нами до вокзала. Следующим местом встречи Пауль назначил ему Марсель; я заметил позже, что он таким манером создает вокруг себя обширную сеть приятельских связей со всякого рода темными личностями.

Наконец мы трое оказались в пустом вагоне поезда, который неспешно катил на юг. Пока мы курили и болтали, а Пауль иногда играл на губной гармошке, Реддингер подбадривал себя изрядными глотками из оплетенной бутыли. Поскольку вино было густым и крепким, как ликер, Реддингер вскоре впал в состояние буйного веселья и со сверкающими глазами принялся бахвалиться перед нами.

Так мы узнали, что родился он в глухой горной деревне и что отец сызмальства нещадно его колотил. Но он довольно рано набрался сил и в один прекрасный день, когда старик снова на него замахнулся, избил его до полусмерти и бросил одного на дворе. А сам подался к ремесленникам, обжигающим глину, которые обитали в уединенной горной долине, и снискал у них уважение как неутомимый работник. Работали ремесленники сдельно, формуя и высушивая под жгучими солнечными лучами большие глиняные трубы. Зарабатывали они, если верить его словам, столько, что прямо-таки купались в деньгах. А по субботам, получив плату, эти измотанные трудяги отправлялись в деревню и возвращались с несметным количеством водки, которую пили потом прямо из ведер. Апогеем этих попоек были ужасные драки, которые иногда заканчивались тем, что их участники в темноте — забавы ради — вслепую палили друг в друга из револьверов.