Эрнст Юнгер: Африканские игры

Поразительно, как фантазия — словно лихорадка, микробы которой занесло невесть откуда, — постепенно завладевает нашей жизнью, проникая в нее все глубже и пылая все жарче. Под конец только воображаемое кажется нам действительностью, а повседневное — сном, в котором мы все делаем без радости, как актер, запутавшийся в своей роли. Потом наступает момент, когда нарастающее уныние обращается к разуму и ставит ему задачу — оглядеться в поисках выхода.

По этой причине словечко «сбежать» и приобрело для меня особое звучание, ведь о конкретной опасности, оправдывающей его использование, едва ли могла идти речь — не считая, конечно, участившихся, а в последние недели звучавших с явной угрозой, жалоб преподавателей, которые обращались со мной будто с лунатиком.

— Бергер, вы спите, Бергер, вы замечтались, Бергер, вы невнимательны… — раздавался вечный рефрен. И мои родители, которые жили в деревне, уже получили несколько писем неприятного содержания, начинающихся словами: «Ваш сын Герберт…»

Но эти жалобы были не столько причиной, сколько следствием моего намерения — или, точнее, находились с ним в том взаимодействии, какое обычно ускоряет движение по наклонной плоскости. Вот уже несколько месяцев я жил в состоянии тайного бунта, что трудно долго скрывать, находясь в школе-интернате. Я дошел до того, что фактически больше не участвовал в занятиях, а перелистывал под партой книги о путешествиях по Африке. Если мне задавали вопрос, я должен был сперва выбраться из всех этих пустынь и морей и только потом мог подать какие-то признаки жизни. В классе я присутствовал, в сущности, только как поверенный некоего путешественника, пребывающего вдали отсюда. И еще я любил, сославшись на внезапное недомогание, покинуть классную комнату, чтобы погулять под деревьями школьного двора. Там я размышлял над деталями своего плана.

Классный руководитель уже прибегнул в отношении меня к предпоследнему воспитательному средству (что могло предвещать окончательное расставание): он перестал меня замечать, «наказывал пренебрежением». И скверным знаком было то, что даже такое наказание больше не производило на меня впечатления: это показывало, в сколь большой мере я уже не присутствовал здесь. Попытка учителей изолировать меня посредством игнорирования моей персоны была мне даже приятна: она создавала вокруг меня пустое пространство, где я без помех занимался своими приготовлениями.

Бывает время, когда таинственное кажется сердцу чем-то пространственным , достижимым только на белых пятнах географической карты; когда все темное и неведомое обретает мощную привлекательность. Долгие, пьянящие сны наяву во время ночных прогулок по городскому валу так близко придвигали ко мне те далекие страны, что, казалось, не хватает только решения добраться туда и вкусить их блаженства. Выражение «девственный лес» означало для меня такую жизнь, перед соблазном которой в шестнадцать лет устоять невозможно: жизнь, посвященную охоте, разбою и редкостным открытиям.

В один прекрасный день мне стало ясно, что утраченный Эдем скрывается в путаных верховьях Нила либо реки Конго. И поскольку тоска по таким местам относится к самым неодолимым видам тоски, я начал вынашивать безумные планы — как лучше проникнуть в район великих болот, сонной болезни и людоедства. У меня мало-помалу созрела мысль, пожалуй, знакомая каждому по воспоминаниям детства: я хотел добраться туда как безбилетный пассажир, как юнга или как странствующий подмастерье. Но в конце концов я решил завербоваться в Иностранный легион, чтобы таким образом хотя бы добраться до границы земли обетованной, а уж потом, на собственный страх и риск, продвигаться в ее внутренние районы… После того, конечно, как я поучаствую в нескольких сражениях (ведь свист пуль представлялся мне музыкой горних сфер, о которой можно разве что прочитать в книгах, а чтобы приобщиться к ней, нужно совершить паломничество, как американцы совершают паломничество в Байройт).

Итак, я готов был присягнуть любой телячьей шкуре на свете [1] «Присягнуть телячьей шкуре» — старинное немецкое выражение, означающее «стать солдатом, наемником» (потому что телячьей шкурой обтягивали полковой барабан). (Здесь и далее — прим. перев.).