Эрнст Юнгер: Африканские игры

Мне посчастливилось: поезд уже стоял под парами. Я двигался наугад, поскольку не мог расшифровать загадочные значки железнодорожного справочника и разобраться в вывешенных в залах ожидания таблицах. А понимал только, что Кёльн, Трир и Мец — это где-то недалеко от западной границы, ведь запас моих географических познаний был невелик, и совсем близко для меня начинались неведомые сказочные страны, какими они изображаются на древних географических картах.

Я хотел добраться до Вердена, поскольку читал в газете, что бургомистр одного немецкого городка вступил там в Иностранный легион. Этот случай вызвал большой общественный резонанс, и я вырезал из газет заметки о нем — что было, пожалуй, единственным делом, существенно связанным с моим планом. То же, что сам я называл подготовкой, относилось совершенно к другому: к тому загадочному, мучительному глубинному замешательству, которое внезапно, как водоворот, захватило меня; и к его толкованию — как призыва, пришедшего издалека.

Я сел в вагон четвертого класса, переполненный крестьянами из долины Везера, мелкими коммерсантами и рыночными торговками с огромными корзинами на коленях. И когда поезд тронулся, почувствовал, что теперь нахожусь в новой ситуации — как разведчик во вражеском стане, которому не с кем перекинуться словом. Я был доволен собой, потому что раньше вряд ли бы всерьез поверил, что дело зайдет так далеко. Я только немного боялся, что во мне проснется желание вернуться, и дал себе обещание противиться такому желанию, что бы ни случилось. Перестук колес придавал мне мужества, и я в такт покачиванию вагона бормотал себе под нос короткие фразы, например: «Возврат исключен!»

Вагонное сообщество тоже оказалось для меня новым; люди, не обращая на меня внимания, оживленно беседовали и узнавали от выходящих и садящихся пассажиров разные новости. Иногда в вагоне появлялись странные персонажи: устраивали маленькие, запрещенные здесь представления и, собрав в шляпу деньги, снова исчезали на следующей станции. Например, тощий малый, который, зазывно и красочно воспев чудеса своего искусства, извлек из трости тонкую шпагу и несколько раз по рукоятку засунул ее себе в рот. Общительный толстяк, бывший немного в подпитии и зычным голосом исполнивший на публику несколько песен вроде «Как-то в полночь студент воротился» и «Любви священный алтарь», тоже проехал один перегон. Так что я, зажатый в углу, решил, что путешествие начинается интересно, и два часа до большого города пролетели быстро.

На главном вокзале я спросил плацкарту до Трира, чувствуя себя так, будто совершаю что-то очень курьезное: требую, скажем, билет до Амазонки. Однако мужчина в окошке кассы к моей тайной радости совершенно равнодушно принял деньги и так же равнодушно ответил на мой вопрос о времени отправления. Ближайший поезд уходил только ночью, и я сдал рюкзак в камеру хранения, чтобы пойти в город. По-прежнему лил дождь, но я какое-то время бесцельно кружил по улицам. Это было продиктовано желанием оставаться в движении и как-то убить время, внезапное изобилие которого меня тяготило.

Однако вскоре на меня подействовала та сила притяжения, посредством которой любой большой город подчиняет себе бездомного, чтобы привести его в совершенно определенные точки. Я следовал за еще оживленным людским потоком до главной улицы, пока меня не всосала одна из тех крытых торговых галерей, которые называются пассажами и где в любой час наталкиваешься на фланеров, чья единственная задача — слоняться, разглядывая витрины.

Здесь я почувствовал себя более защищенным, более сопричастным окружающему — еще прежде, в поезде, я смутно ощутил, что для человека, ищущего приключений, нет пустого пространства, что он быстро вступает в контакт с неизвестными силами. Только из-за того, что он изменил способ передвижения, ему открывается новый аспект жизни, связанный с праздностью, преступлением, бродяжничеством: с той широкой и вездесущей социальной прослойкой, которая маркирует для бюргеров границу дозволенного, но в то же время стремится установить с ними союзнические отношения.

Это место, где улица обретала что-то от подозрительной гостеприимности освещенной красным светом прихожей, а магазины напоминали ярмарочные балаганы, показалось мне вполне подходящим для человека, находящегося в бегах и иногда украдкой засовывающего руку в карман брюк, чтобы погладить шероховатую рукоятку шестизарядного револьвера.