Томас Пинчон - Винляндия

По этому поводу они грызлись всю дорогу до «ВЛЭКСа», Роскоу, советник по профориентации, указывал на достоинства послушания и терпения, а Бирк орал:

— Мудак, они же там все вместе, один молниеносный удар с воздуха, мы не можем дать им ускользнуть… — После посадки, казалось, успокоился, но ещё некоторое время ошивался вокруг своего командного вертолёта, вдруг выхватил табельный револьвер, уселся в пилотское кресло и приготовился к взлёту.

— Ладно, как знаешь, Бирк, — заверещал Роскоу, когда «хьюи» начал подъём — причём так громко, что Бирк уже ничего не слышал, — но я не могу гарантировать, что Эду Мису это понравится! — но тот уже скрылся с глаз, ведомый своим пенисом — чем же ещё? — в ночные тучи над Винляндией.

А тем временем, мягко, деревья вокруг неё, ели высокие и могучие, ольхи стройнее, проворней, начали, в колыханьях ветерка, танцевать вместе, с таким зрелищем из окна своей спальни она росла, с именно этими партнёрами, и к Прерии на поляну вышел молодой человек до того светловолосый и по меркам её поколения на вид до того хитрый, что поначалу она заподозрила тут участие НЛО. Он слышал бой вертолётных лопастей и её крики, а за гриф он нёс старую акустическую гитару с натрафареченными буквами кириллицы — так, словно собирался ею сражаться как оружием. Звали его Алексей, и он находился в самоволке с русского рыболовного судна, зашедшего в Винляндию по какой-то срочной ремонтной надобности генератора.

— Перебежчик? — спросила Прерия.

Он рассмеялся.

— Ищу американский рок-н-ролл. Знаешь Билли Блёва и «Рвотонов»? — Ещё бы. — Очень знаменитые в Советском Союзе. Знаешь «Гаражные плёнки 83-го»?

— Ага, они их сложили в большую банку от арахисового масла, запечатали, изолировали от воды и сбросили с дамбы на Старом Большом Пальце в океан, хотите сказать…

— Во Владивостоке их много где крутят. Я всё соло Билли разучил, Крюка тоже. Большие металлисты. Можешь меня к ним отвести? Хорошо бы с ними залабать.

«Кино в Девять», более обычных баскетбольных эпосов, оказалось историей трансцендентного мужества со стороны благородных, но обречённых «Озёрников Л.А.», когда они сражались в адских и нечеловеческих условиях в «Бостонском саду» против неразборчивого в средствах противника, враждебно настроенных судей и болельщиков, за чьё поведение было бы стыдно их матерям, если б матери не сидели тут же, не орали эпитеты, портя «Озёрникам» свободные броски, плеща пивом в детей, когда страсти накалялись, и так. Честно говоря, продюсеры изо всех сил старались, чтобы «Кельтики» хорошо выглядели. Кроме Сидни Пуатье в роли Кей. Си. Джоунза, там снимались Пол Маккартни, в своей первой кинороли, он играл Кевина Макхейла, и Шон Пенн в роли Лэрри Бёрда. Со стороны «Озёрников» выступали Лу Госсетт-мл. в роли Карима Абдул-Джаббара, Майкл Даглас в роли Пэта Райли и Джек Николсон в роли себя. Вато и Кровнику, досмотревшим его до конца у себя в гараже в Винляндии, ибо оба были страстными поклонниками «Озёрников», пришлось найти другую тему для свары.

— Скажи-ка, Кровник, — заметил Кровник, агрессивно, — а на Джеке сегодня отпадно правильные очки.

Вато фыркнул.

— Их надевашь, когда глушак сработыть надо, Вато, ты на них гля, они ж ему даже зрачков не закроют.

— А что это у тебя на лице, Кровник? Те они для чё, с контрами хариться? — Ууух! — оба на минутку отвлеклись, когда Лу Госсетт-мл. вроде как заложил идеальный небесный крюк.

Вечер тянулся вяло, никто им не звонил всю картину, к душераздирающему завершению коей Вато и Кровник извели на двоих целую коробку «Клинексов Мужского Размера». Ближе к полуночи раздался звонок. Вато снял трубку и повесил, моргая и качая головой.

— Сам знаешь, кто это был, правда же.

— Только сердце больше кровью обливается, Кровник, не говорит мне.

— Бирк Вонд, чувак. Лично. У него «хьюи» на склоне, а тачка в ручье.

— Патрон дослать и на предохранитель, Кровник.

— По коням, Вато.

По телефону Бирк был невнятен относительно того, как он вылетел на вертолёте, а оказался в машине. Никакого перехода он не сознавал. Но машина была необычной, почти без компрессии, не в силах перебираться ни через какие, помимо самых пологих, склоны, пока наконец не остановилась совсем и не отказалась заводиться вновь. А у дороги как раз подвернулся телефон, и светящийся указатель сказал «ВАЛЯЙ», поэтому он снял трубку, а там на другом конце оказался Вато. Чувствовал он себя несколько отчуждённым, не мог сосредоточиться или, что странно, припомнить что-нибудь существенное перед тем, как очутился за рулём слабеющей, незнакомой машины, чей аккумулятор наконец совсем умер, и фары слабо померкли во тьме.