Вирджиния Вулф - Годы

— Где? — Сара обернулась, но посмотрела не в ту сторону. А мужчина исчез. Вероятно, она ошиблась. Мою жизнь составляли жизни других, думала Элинор, — отца, Морриса, моих друзей, Николая… В ее памяти всплыли фрагменты одного разговора с ним. Мы то ли обедали, то ли ужинали вместе. В ресторане. На прилавке стояла клетка с розовым попугаем. Они сидели и говорили — это было после войны — о будущем, об образовании. Он не позволил мне заплатить за вино, вдруг вспомнила она, хотя это я заказала его…

Кто-то остановился перед Элинор. Она подняла голову.

— Я как раз думала о тебе! — воскликнула она.

Это был Николай.

— Добрый вечер, мадам, — сказал он, кланяясь на свой иностранный манер.

— Я как раз думала о тебе! — повторила Элинор. В самом деле, впечатление было такое, будто часть ее самой выплыла из глубины на поверхность. — Сядь рядом со мной, — сказала она и придвинула кресло.

— Вы не знаете, что это за человек сидит рядом с моей теткой? — спросил Норт у девушки, с которой танцевал. Она обернулась, но лишь из вежливости.

— Я не знаю вашу тетку, — сказала она. — Я никого тут не знаю.

Танец закончился, и они пошли к двери.

— Я не знаю даже хозяйку, — продолжила девушка. — Хорошо бы вы мне ее показали.

— Вон она. — Норт кивнул в сторону Делии, на которой было черное платье с золотыми блестками.

— А, понятно, — сказала девушка, посмотрев на Делию. — Значит, это хозяйка?

Норт не расслышал имя девушки, и она никого не знала по именам. Он был этому рад. Это помогало ему взглянуть по-новому на самого себя и бодрило. Он проводил девушку до двери. Он старался избежать родственников, в особенности — Пегги, но та как раз стояла в одиночестве у выхода. Норт отвернулся и вывел свою спутницу из гостиной. Должен быть какой-нибудь сад или крыша, где они могли бы посидеть наедине. Девушка была исключительно хороша собой и юна.

— Идемте, — сказал он. — Идемте вниз.

— И что же ты обо мне думала? — спросил Николай, садясь рядом с Элинор.

Она улыбнулась. Он был, как всегда, в наряде из плохо сочетавшихся между собой частей, с печаткой-гербом своей матери-княжны; его смуглое, покрытое морщинами лицо всегда напоминало ей мохнатого зверя с болтающимися складками кожи, который жесток ко всем, кроме нее самой. Но что же она думала о нем? Она думала о нем в целом, она не могла разделить его на мелкие части. В ресторане, она помнила, было накурено.

— О том, как мы однажды ужинали в Сохо, — сказала она. — Помнишь?

— Все вечера с тобой я помню, Элинор, — ответил он. Но взгляд у него был слегка отсутствующий. Его внимание что-то отвлекло. Он смотрел на даму, которая только что вошла; на хорошо одетую даму, стоявшую спиной к шкафу, в котором было все на любой экстренный случай. Если я не могу описать собственную жизнь, как я могу описать его? Ведь что он собой представляет, она не знала; она знала только, что ей было приятно, когда он вошел в гостиную, что он освободил ее от необходимости думать и слегка подтолкнул ее мысли. Он смотрел на даму. Казалось, их взгляда бодрили ее, она трепетала под ними. Вдруг Элинор почудилось, что все это уже было. В тот вечер в ресторан тоже вошла девушка и стояла, трепеща, у двери.

Элинор точно знала, что он скажет. Он уже говорил это, тогда, в ресторане. Он скажет: «Она похожа на шарик на фонтанчике в рыбной лавке». Как она и думала, он сказал это. Неужели все повторяется, лишь с небольшими изменениями? — думала она. Если так, то, значит, есть некий порядок, некий повторяющийся мотив, как в музыке, наполовину вспоминаемый, наполовину предчувствуемый?.. Огромный узор, который становится понятен в какое-то мгновение? Эта мысль доставила ей острое наслаждение: что существует порядок. Но кто его творец? Кто его замыслил? Ее разум упустил нить. Она не сумела закончить мысль.

— Николай… — произнесла Элинор. Она хотела, чтобы он додумал ее мысль, взял ее и вынес на свет невредимой, придал ей целостность, красоту, полноту. Скажи, Николай… — начала она; но она не имела ни малейшего представления ни как закончить эту фразу, ни что именно она хотела спросить. Он говорил с Сарой. Элинор прислушалась. Он смеялся над Сарой. Он показывал на ее ноги.

— …явиться на прием, — говорил он, — в одном белом чулке, а другом — синем.

— Королева меня пригласила на чай, — проговорила Сара в такт музыке. — Говорю себе: «Быстро чулки выбирай! Золотые иль красные?» А, все равно! Все чулки мои в дырках давно.

Вот так осуществляется их любовь, подумала Элинор, слушая их смех, их пикировку. Еще один кусочек узора, заключила она, используя еще не до конца сформулированную мысль для того, чтобы приклеить ярлычок к живой сцене. И даже если эта любовная игра отличается от того, что было принято раньше, в ней тоже есть прелесть; это все же любовь — возможно, отличная от любви в старом понимании, но зато, не исключено, сильнее… Так или иначе, они думают друг о друге, живут друг в друге; а ведь это и есть любовь, разве нет? — рассуждала про себя Элинор под смех Сары и Николая.