Вирджиния Вулф - Годы

— И не стыжусь этого, — сказала Роза. — Я люблю себе подобных — в целом.

— Ты любишь сражаться с ними! — крикнул Мартин.

— Ты надеешься вывести меня из себя в это время суток? — спросила она, похлопав его по руке.

Сейчас они будут вспоминать детство, думала Пегги, и как они лазали по деревьям в саду за домом, как обстреливали кошек. У каждого в голове есть линии, вдоль которых текут старые мысли, производя старые фразы. Сознание, наверное, исчерчено этими линиями, как ладонь, подумала она и взглянула на свою ладонь.

— Она всегда была, как порох, — сказал Мартин, обернувшись к Пегги.

— А они всегда все сваливали на меня, — сказала Роза. — У него-то была комната для занятий. А где мне было сидеть? «Беги, поиграй в детской!» — Она взмахнула рукой.

— Поэтому она пошла в ванную и разрезала себе ножом запястье, — язвительно напомнил Мартин.

— Нет, это было из-за Эрриджа и микроскопа, — поправила его Роза.

Точно котенок, ловящий свой хвост, подумала Пегги: они все вьются и вьются кругами. Но им это и нравится, ради этого они и ходят в гости. Мартин продолжал дразнить Розу.

— А где же твоя красная ленточка? — спросил он.

Ее чем-то наградили, вспомнила Пегги, за работу во время войны.

— Или мы не достойны увидеть тебя в боевой раскраске? — не унимался Мартин.

— Парень завидует, — сказала Роза, опять повернувшись к Пегги. — Он за всю жизнь пальцем не пошевелил.

— Я работаю, работаю, — возразил Мартин. — Целыми днями сижу в конторе…

— Ради чего? — спросила Роза.

Вдруг они замолчали. Сцена «старший брат и сестра» была сыграна, раунд завершен. Теперь они могли только повторить все заново.

— Так, — сказал Мартин. — Надо пойти и исполнить свой долг. — Он встал. Компания распалась.

— Ради чего? — повторила Пегги, пересекая комнату. — Ради чего? — Она чувствовала полное безразличие. Все, чем бы она ни занималась, не имело значения. Она подошла к окну и раздернула занавес. Иссиня-черное небо было утыкано звездами. На переднем плане темнел ряд труб. А за ним были звезды. Непостижимые, вечные, равнодушные — такие эпитеты им причитались. Но я этого не чувствую, подумала Пегги, глядя на звезды. Так зачем притворяться? На самом деле, думала она, щурясь, это кусочки холодной-прехолодной стали. А луна — вон она — отполированная крышка для блюда. Но она по-прежнему ничего не чувствовала — даже настолько принизив луну и звезды. Затем она обернулась и оказалась лицом к лицу с молодым человеком, которого она вроде бы знала, но не могла вспомнить, как его звали. У него был высокий чистый лоб, но скошенный подбородок и бледное, одутловатое лицо. — Здравствуйте, — сказала Пегги. Как же его фамилия — Ликок или Лэйкок? — В последний раз мы виделись на скачках. — Она с трудом связала его облик с полем в Корнуолле, каменными стенами, фермерами и прыгающими косматыми пони.

— Нет, это был Пол, — сказала молодой человек. — Мой брат Пол. — Он скорчил кислую мину. Что же он такого совершил, что так возвысило его в собственных глазах по сравнению с Полом?

— Вы живете в Лондоне? — спросила Пегги.

Он кивнул.

— Пишете? — отважилась она. Но зачем, даже если ты писатель — она вспомнила, что видела его фамилию в газетах, — откидывать голову назад, говоря «Да»? Ей больше нравился Пол, у него был здоровый вид, а этот — со странным лицом, нервный, скованный. — Стихи? — спросила Пегги.

— Да.

Но зачем откусывать это слово точно вишню от черенка? — подумала она. К ним никто не подходил, они были обречены сидеть бок о бок на креслах у стены.

— Как же вы успеваете, работая в конторе? — спросила Пегги. — Вероятно, в свободное время.

— Мой дядя… — начал молодой человек. — Вы с ним знакомы?

Да, любезный безликий господин, однажды он помог ей с паспортом. Этот юнец, конечно — если бы она хоть вполуха слушала его, — иронизировал в адрес дяди. Тогда зачем ходить в его контору? Мои старики, говорил он… охотились… Внимание Пегги блуждало. Все это она уже слышала. Я, я, я, — продолжал он. Как будто стервятник стучит клювом, или работает пылесос, или звонит телефон. Я, я, я. Но он не может иначе — с таким-то издерганным лицом эгоиста, думала Пегги, глядя на него. Он не может освободиться, не способен оторваться. Он прикован к колесу крепкими железными кольцами. Он должен выставлять себя, демонстрировать. Но стоит ли позволять ему? — думала Пегги, пока он говорил. Какое мне дело до его «Я, я, я»? И до его стихов? Надо стряхнуть его с себя, решила Пегги, чувствуя себя, как человек, из которого сосут кровь, от чего нервные центры начинают неметь. Она молчала. Он заметил отсутствие симпатии с ее стороны. Наверное, считает меня глупой, предположила Пегги.