Эдит Уортон - В доме веселья

Бедняжка-работница, нашедшая в себе силы собрать обломки жизни и построить из них себе убежище, достигла, казалось Лили, истины в центре бытия. Это была довольно скудная жизнь, на зловещей грани нищеты, без задела на случай болезни или какого-либо происшествия, но она обладала пусть хрупким, но дерзким постоянством птичьего гнезда, свитого на склоне скалы, — просто комка листьев и соломинок, но так ладно сведенных вместе, что можно было доверить ему жизни, вися над пропастью.

Все так… но ведь построить гнездо могут только двое, вера мужчины и решимость женщины. Лили вспомнила слова Нетти: «Он все про меня знал». Вера в нее и сделала возможным ее выздоровление: женщина легко становится той, кем любимый хочет ее видеть, веря в нее! Что ж… Селден дважды готов был уверовать в Лили Барт, но третье испытание оказалось слишком жестоким для его долготерпения. То, как именно он ее любил, и мешало оживить его чувство. Если бы его любовь была вызвана простым инстинктом плоти, силой своей красоты Лили Барт могла бы такую любовь воскресить. Все это было неразрывно связано с унаследованными образом мыслей и чувствами, и его любовь не могла вырасти снова, подобная выкорчеванному растению. Селден сделал для нее все, что мог, но он, как и она сама, был не способен без сомнений вернуться к прежним чувствам.

Все, что оставалось ей, как она и сказала ему, — это хранить память о его вере в нее. Она еще не достигла возраста, когда женщина может жить одними воспоминаниями. Когда она держала ребенка Нетти Стразер в руках, замерзшие потоки юности растаяли и потекли теплом по жилам, она испытала прежний голод жизни, и все ее существо шумно требовало своей доли в личном счастье. Да, это было счастье, которого она еще хотела, и проблеск, увиденный ею, сделал все остальное незначительным. Она отвергала все более низкие возможности одну за другой, пока не увидела, что ничего не осталось, кроме пустоты полного самоотречения.

Уже было поздно, и невыносимая слабость снова овладела ею. Это была не завораживающая дремота, а бдительная усталость, болезненная ясность разума, на фоне которой все варианты будущего рисовались гигантскими силуэтами. Лили была потрясена интенсивной чистотой видения, — казалось, она прорвалась за милосердную завесу, которая стоит между намерением и действием, и увидела то, что должна была сделать, прежде чем потянутся долгие дни. Чек в столе, например, — Лили собиралась оплатить им долг Тренору; но она подозревала, что с наступлением утра отложит это действие, исподволь свыкнется с допустимостью жить, не расплатившись. Мысль ее устрашила: Лили боялась упасть с высоты, на которую взошла в конце свидания с Лоуренсом Селденом. Но как ей довериться себе, как не оступиться? Ей была известна мощь противодействующих импульсов — она чувствовала, как привычка цепляется за нее бесчисленными щупальцами, дабы утянуть на дно очередного компромисса с судьбой. Ей страстно хотелось устоять, удержаться на мимолетной высоте духа. Если бы можно было закончить жизнь теперь — на этом трагическом, но прекрасном видении утраченных возможностей, которое роднило ее со всеми любящими, когда-либо жившими в этом мире!

Внезапно Лили протянула руку и, вытащив из секретера чек, вложила его в конверт и надписала на нем адрес банка. Затем выписала чек на имя Тренора и вложила его в другой конверт, написав на нем лишь адрес и имя получателя и не приложив никакой сопроводительной записки. Оба конверта легли рядом на стол. После этого она занялась сортировкой своих бумаг и что-то писала, пока гулкая тишина во всем доме не напомнила ей, что уже поздно. Шорох шин на улице утих, изредка доносился скрежет надземки сквозь глубокую, неестественную тишь. В таинственной полуночной отделенности от всех внешних признаков жизни Лили почувствовала странное сопротивление собственной судьбе. Мысли ее лихорадочно завертелись в мозгу, и Лили попыталась унять сознание, прижав ладони к глазам. Но страшная тишина и пустота, казалось, символизировали ее будущее — как будто и дом, и улица, и весь мир опустели и она осталась одна в безжизненной вселенной.

Но это было преддверие бреда… впервые она повисла так близко от головокружительной пропасти нереального. Лили хотела лишь одного — уснуть. Она помнила, что уже две ночи подряд не смыкала глаз. Пузырек стоял у изголовья, готовый излить на нее свое волшебство. Она встала и торопливо разделась, мечтая скорее коснуться головой подушки. Лили чувствовала такую глубочайшую усталость, что думала, сон настигнет ее немедленно, но стоило ей лечь, как каждый нерв пробудился и снова принялся лихорадочно совершать свою работу. Будто нестерпимый электрический сполох ворвался к ней в голову, и ее несчастное, маленькое, измученное сознание металось в тюрьме черепной коробки, не находя путей к бегству.