Эдит Уортон - В доме веселья

Она подняла голову, склоненную над ребенком в колыбельке, лицо ее излучало победное сияние.

— Но, боже милосердный, я не собиралась болтать о себе, когда вы сидите тут, такая измотанная. Так хорошо, что вы здесь и что я могу рассказать вам, как вы мне помогли.

Дитя вытянулось, блаженно насытившись, и миссис Стразер тихо поднялась, чтобы поставить бутылочку. Потом подошла к мисс Барт.

— Все, что мне бы хотелось, — это помочь вам, но, кажется, это не в моих силах, — прошептала она тоскливо.

Лили вместо ответа тоже поднялась, улыбнувшись, и протянула к ней руки, а мать поняла ее жест и положила в них свое дитя.

Ребенок, чувствуя себя оторванным от привычной опоры, инстинктивно завозился, но успокаивающее влияние пищеварения возобладало, и Лили почувствовала, как легкая тяжесть прильнула доверчиво к ее груди. Доверие ребенка взволновало Лили, наполнив теплом и чувством возвращения к жизни, и она склонилась над девочкой, вглядываясь в розовые очертания личика, в пустую ясность глаз, смутные мягкие движения сжимающихся и разжимающихся пальчиков. Сначала груз в руках казался легким, как розовое облачко или комочек пуха, постепенно вес увеличивался, тянул вниз, вторгался в нее чувством слабости, как будто ребенок слился с ней и стал ее частью.

Она подняла глаза и увидела, что Нетти не сводит с нее взгляда, полного нежности и восторга.

— Разве не было бы прекрасно, лучше всего на свете, если бы она выросла такой, как вы? Конечно, она не сможет… но матери всегда желают своим детям самого невероятного.

Лили прижала к себе ребенка на мгновение и вернула его в объятия матери.

— О, лучше не надо ей быть такой, как я, мне было бы страшно приходить и видеть ее слишком часто! — сказала она с улыбкой, а затем, сопротивляясь взволнованному предложению миссис Стразер продолжить общение и суля скоро вернуться и познакомиться с Джорджем и посмотреть, как купают ребенка, Лили вышла из кухни и начала спускаться в одиночестве по лестничным пролетам.

Когда она вышла на улицу, то осознала, что чувствует себя более сильной и счастливой: это незначительное событие пошло ей на пользу. Первый раз она увидела результат своего хаотичного добросердечия, и изумление перед возможностями человеческого общения изгнало смертный холод из ее сердца.

И пока Лили не открыла дверь своего жилища, она не испытывала глубокого одиночества. Время приближалось к восьми часам, и огни и запахи, долетающие из полуподвала, давали понять, что обед в пансионе давно начался. Лили поспешила в свою комнату, зажгла газ и начала одеваться. Ей не хотелось больше баловать себя отказом от еды только потому, что нынешнее окружение отравляло всякую пищу. Раз ей судьба жить в пансионе, она должна научиться мириться с такой жизнью. Тем не менее Лили была рада, что, когда она спустилась в столовую, с ее жаром и ослепительным светом, трапеза уже подходила к концу.

Потом, в комнатушке, ее охватила лихорадка деятельности. Неделями Лили чувствовала себя безжизненной и безразличной к тому, чтобы упорядочить то, что у нее осталось, но теперь она принялась тщательно исследовать содержимое ящиков и полок. У нее было несколько красивых платьев, выживших после финального периода великолепия на «Сабрине», а также приобретенных потом в Лондоне… но когда ей пришлось проститься с горничной, она отдала ей значительную часть ненужной одежды. Оставшиеся платья, хотя и потеряли прежнюю свежесть, все еще держали непогрешимые линии, размах и глубину мазка великого художника, и она расположила их на кровати, составив картину, где преобладали яркие цвета роз. Воспоминания прятались в каждой складке, каждая волна кружев, каждый завиток блестящих вышивок были похожи на буквы в письмах из прошлого. Ее испугало, что атмосфера прошлой жизни снова обволакивает ее. Но, в конце концов, именно для этой жизни Лили была предназначена, все помыслы вели ее туда, она была приучена к тому, что все ее интересы и поступки должны стремиться в центр этой жизни. Лили была подобна редкостному цветку, выращенному для выставки, цветку, у которого каждый увядший бутон обрезали, чтобы остались лишь те, что увенчают ее красоту.

Наконец она достала со дна сундука ворох белой ткани, опавшей беспомощно ей на руку. Это было платье в стиле Рейнольдса, которое она надевала для живых картин у Браев. У Лили не хватило мужества избавиться от него, но она ни разу не видела его с той ночи, и длинные гибкие складки, когда она расправила платье, пролили аромат фиалок, окутавший ее, как всплеск родника, обрамленного цветами, родника, у которого она стояла с Лоуренсом Селденом и отрицала судьбу. Она убрала платья одно за другим, пряча с каждым из них лучик света, нотку веселого смеха, обрывки ароматов с розовых берегов наслаждений. Возбуждение еще не прошло, и каждый намек из прошлого заставлял долго трепетать ее дух.